Пьесы. Том 1

Ануй Жан

Изабелла. Вы сошли с ума!

Орас. Дуэль при свете луны, в маленькой роще во время ужина. Гости слышат выстрелы. Музыка умолкла, и гости, захватив канделябры из гостиной, ринулись в парк искать тело. А тем временем вы, обезумев от любви - вы ведь обезумели от любви, не забудьте, дорогая, - так вот, вы бросаетесь в бассейн. Плавать вы умеете? Впрочем. Не важно, там мелко, а я буду начеку. Я вас выуживаю, до нитки промокшую, приношу в парк, кладу на траву перед братом и говорю ему: «Погляди, что ты наделал!» Если после этого он вас не полюбит, негодяй, стало быть, он еще хуже меня. Вы

колеблетесь, может, вы боитесь купанья? Я утрою вознаграждение и куплю вам другое платье. (Внезапно, прежде чем она успела отстраниться, привлекает ее к себе; тоном балованного ребенка.) Ну согласитесь, мадемуазель, ну не упрямьтесь, доставьте мне это маленькое удовольствие. Мне так весело сегодня вечером, а со мной это случается очень редко.

Изабелла (вырывается из его объятий и внезапно убегает, жалобно вскрикнув, как незадолго перед тем). Ох!

Диана (внезапно входит). Фредерик!

Орас (обернувшись). Нет, Орас.

Диана. Ах, простите.

Орас. Видите, я не покраснел. А тот, кто не краснеет, - Орас. Я даю вам ориентир, он вам пригодится. Им пользовалась еще наша нянька, когда распределяла подзатыльники. Впрочем, для пущей уверенности она колотила обоих, хотя Фредерик - и тогда уже - ни разу ни в чем не провинился! Вы его ищете?

Диана. Мне показалось, что это он целует девушку. Но раз это вы - другое дело. Простите. Вы не видели вашего брата?

Орас. Конечно, видел! Все, кроме вас, его видели. Он бродит как неприкаянный в пустыне бальной суеты. А вам хотелось удостовериться, что вы и нынче вечером разбили его сердце?

Диана. Я ничьих сердец не собираюсь разбивать. По правде говоря, мне это не доставляет удовольствия. (Делает шаг, останавливается.) Кстати, Фредерик уверяет, что он не целовал меня вчера в парке. Чтобы не огорчать его, я солгала. Сказала ему, что все это придумала. Но неужели это вы позволили себе такую гадкую проделку?

Орас (вспоминая). Вчера? В парке? В котором часу?

Диана. Не стоит напрягать память, Орас. Надеюсь, что вы не целовали никого, кроме меня.

Орас. Это было после обеда? Нет, вы ошиблись, дорогая. Я играл на бильярде с Патриком Бомбелем.

Диана. Фредерик поклялся мне, что это не он.

Орас. Очевидно, еще какой-то пройдоха воспользовался нашим неуловимым сходством.

Диана. Вы напрасно шутите любовью вашего брата, Орас. Это жестоко. Если бы вы еще любили меня, если бы не могли побороть свое чувство... Но ведь это не потому, что вы не можете побороть свое чувство?

Орас. Вы ставите меня в затруднительное положение, дорогая. Я вынужден ответить: нет!

Диана. Я вас ненавижу!

Орас. И вы тоже? Что-то нынче вечером все ко мне плохо относятся. Кстати, вы не видали Патриса Бомбеля? Мне сказали, что он меня повсюду ищет. Забавно, оказывается, ему тоже не по вкусу, что я обнимал эту девушку. Видно, влюбился по уши. А я и не знал. Право,

эта малютка всех свела с ума! Но она и в самом деле прелестна и очаровательна одета, правда? Прощайте. Прислать вам брата?

Диана. Спасибо. Я его сама найду.

Орас уходит.

(Вся сжалась и вдруг зовет.) Папа!

Мессершман (входит). Я здесь, дитя мое!

Диана. Папа, ты богат?

Мессершман. Говорят, что да.

Диана. И можешь все, как тогда, когда я была маленькой?

Мессершман. Почти все.

Диана. Помнишь, мы были бедны, а они нас отовсюду гнали, и мы тряслись в холодных, грязных вагонах от границы к границе, прижавшись друг к другу?

Мессершман. Почему ты вспомнила об этом сегодня?

Диана. Помнишь, твоя маленькая дочь ехала с тобой в равном платьице и во время бесконечных перегонов просила пить, и тогда в тебе, бедном изгнаннике, над которым издевались во всех странах Европы, просыпалась дерзость. Ты шел в вагон-ресторан, куда вход евреям был запрещен, шел напрямик через все вагоны первого класса и на последние гроши покупал дочери апельсины. Ведь все это было, правда? Мне это не пригрезилось?

Мессершман. Было, но с тех пор ты выросла, моя дорогая малютка. И тебя окружала такая роскошь и столько рабов, что я надеялся - ты забыла о прошлом.

Диана. Я и забыла. Но сегодня вечером, папа, они снова взялись за старое.

Мессершман. За какое старое? Кто взялся?

Диана. Все. Они унижают нас.

Мессершман. Ты бредишь. Они дрожат передо мной. Мне стоит шевельнуть пальцем - и от их жалких доходов не останется и половины...

Диана. Папа, ты думаешь, я не замечаю твоих отношений с этой женщиной? Но хоть ты и даешь ей еще больше денег, чем давал другим, она все равно смеется над тобой, папа.

Мессершман (тихо). Я стар и безобразен, дочурка. Но это все мои личные дела. К тому же я ничего не имею против, чтобы она обходилась со мной именно так. Она хорохорится, важничает, твердит, что я противный старый еврей, но я, как рыбу на крючке, держу за ниточку ее жемчужного ожерелья - и она всегда возвращается ко мне. А ведь я и в самом деле противный старый еврей, и, однако, каждый вечер я скребусь в дверь к леди Доротее Индиа, самой хорошенькой женщине при английском дворе, и она, обдавая меня презрением, каждый вечер меня принимает, потому что каждый вечер о чем-нибудь просит. И вот все эти чувства, включая ее презрение, приятно щекочут самолюбие противного старого еврея.

Диана. Но ведь я молода, я красива, мне эти чувства непонятны!

Мессершман. Само собой, моя маленькая газель, моя маленькая царица Савская...

Диана. А они стараются унизить и меня, папа.

Мессершман. Ты пожелала этого юнца, я тебе его купил. Он что ж, передумал?

Диана. Да ты мне его вовсе не купил, он меня любит. Хорош подарок! Я получила его даром. А вот его брат смеется надо мной.