Пьесы. Том 2

Ануй Жан

Инквизитор (улыбается этому детскому тщеславию). Итак, ты росла счастливой, в достатке. И о бедах Франции знала лишь по рассказам на посиделках. И, однако, в один прекрасный день ты почувствовала, что тебе нужно уйти из дома.

Жанна. Мои голоса мне велели.

Инквизитор. В один прекрасный день ты почувствовала потребность взять на себя бремя человеческого горя. А ведь ты уже знала все: знала, что твой поход будет славным, но коротким, а когда твоего государя коронуют, ты очутишься там, где находишься в данную минуту, одна, среди нас,

затравленная, у подножия костра, который ждет тебя на Рыночной площади, и где ты сгоришь заживо. Не лги, Жанна, ты это знала.

Жанна. Мои голоса говорили, что меня бросят в темницу, а потом я буду освобождена.

Инквизитор (с улыбкой). Освобождена! Странное все-таки слово для небесных голосов! И ты, вероятно, поняла, что это «освобождение» звучит весьма расплывчато и туманно? Смерть - она ведь тоже освобождает. И все-таки ты ушла, вопреки воле отца и матери, вопреки всем препятствиям.

Жанна. Да, мессир, так надо было. Будь у меня сотня отцов и сотня матерей, если бы мне пришлось сбить ноги в кровь до самых колен, - я все равно бы ушла!

Инквизитор. Дабы помочь твоим братьям, людям, в их сугубо человеческих делах, помочь им снова завладеть землей, где они родились, и которая, как им кажется, принадлежит им.

Жанна. Господь бог не мог желать, чтобы англичане грабили нас, убивали, устанавливали на нашей земле свои законы. Когда они уберутся к себе за море, они тоже станут детьми божьими там, у себя в Англии. И ссориться с ними мне будет незачем.

Фискал. Самонадеянность! Гордыня! А тебе не пришло в голову, что лучше бы тебе было сидеть у материнской юбки дома, шить и прясть, как прежде?

Жанна. У меня были другие дела, мессир. А для работ по хозяйству женщины всегда найдутся.

Инквизитор. Раз ты была в прямой связи с небесами, странно, почему же ты не подумала тогда, что твои молитвы выслушивают там, наверху, особенно внимательно. Неужели тебе не пришла в голову простая мысль, более уместная для девушки, - посвятить всю свою жизнь молитвам, наложить на себя епитимью, дабы небеса, вняв твоим мольбам, изгнали бы англичан.

Жанна. Господь хочет, чтобы люди сначала сами бились, мессир. Молитва - это уж потом, в дополнение. Я предпочла объяснить Карлу, как нужно воевать, это было куда легче, и он мне поверил, и миленький Дюнуа тоже поверил. А также Лаир и Ксентрай, славные мои бешеные быки!.. Ох, и весело же мы вместе повоевали!.. Как приятно, бывало, на заре: скачем бок о бок, как добрые друзья...

Фискал (желчно). Чтобы убивать, Жанна!.. Разве господь бог повелел тебе убивать?

Жанна не отвечает.

Кошон (тихо). Ты полюбила войну, Жанна...

Жанна (просто). Да. Это грех, и придется богу отпустить мне его тоже. Вечерами я плакала на поле боя, видя, что веселый утренний праздник обернулся для многих бедняг смертью.

Фискал. А поутру начинала все сызнова?

Жанна. Такова была воля божья. До тех пор пока не останется во Франции ни одного английского солдата. Тут и понимать

нечего. Сначала надо делать свое дело, вот и все. Вы ученые, вы слишком много думаете. Поэтому самых простых вещей понять уже не можете, а ведь самый глупый из моих солдат это понимал. Верно, Лаир?

Внезапно из толпы появляется Лаир, огромный, закованный в железо, жизнерадостный, страшный.

Лаир. Конечно, мадам Жанна!

Все персонажи пьесы погружаются во тьму. Освещен только один Лаир. Вдалеке слышна музыка - играют на рожках.

Жанна (тихонько подходит к нему, она не верит своим глазам, трогает его кончиком пальца и бормочет). Лаир...

Лаир (повторяя их ежеутреннюю шутку). Ну, мадам Жанна, раз мы, как положено, уже помолились, побьемся малость нынче утром,а?

Жанна (бросается в его объятия). Славный Лаир! Толстый мой Лаир! Это ты! Как же от тебя чудесно пахнет!

Лаир (смущенно). Капелька красного винца и луковка... Мой обычный завтрак. Вы уж простите, мадам Жанна, знаю, что вы этого не переносите, но я нарочно еще до завтрака помолился, чтобы, когда я с богом говорю, от меня не так разило... Не подходите близко, несет от меня здорово...

Жанна (жмется к нему). Нет. От тебя чудесно пахнет!

Лаир. Не терзайте вы меня, мадам Жанна. Ведь вы всегда говорили, что от меня разит и что это стыд для христианина. Вы всегда говорили, что если ветер от нас дует, так из-за меня нас непременно почуют англичане, до того от меня разит, из-за меня, мол, одного нас откроют в засаде... А ведь совсем крохотная луковка и всего на донышке красного. Правда, если говорить начистоту, я его водой не разбавлял.

Жанна (по-прежнему жмется к нему). Славный мой Лаир. Я была глупая, я ничего не знала. Пойми, Лаир, ведь девушки, - никогда с ними ничего не случается, и думают они, как им внушали, судят обо всем, а сами ничего не знают. А теперь я знаю! От тебя чудесно пахнет, Лаир, живой тварью пахнет, пахнет человеком.

Лаир (скромно машет рукой). На то и война. Командир, он ведь не кюре, не придворный щеголь, его издали по запаху узнаешь, ничего не поделаешь, потеем... А мыться в походе... Тот, кто в походе моется, тот не мужчина!.. О луковице уж я не говорю... Это сверх программы. Конечно, я мог бы, как и все довольствоваться по утрам кусочком чесночной колбасы. Запах вроде потоньше. А что, есть лук не грех все-таки?

Жанна (улыбаясь). Не грех, Лаир.

Лаир. С вами уж и не знаешь...

Жанна. В том, что настоящее, Лаир, в том греха нет. Я была дурочкой, и я слишком тебя мучила. Но я не знала. Неуклюжий ты мой медведь, от тебя так славно пахнет горячим потом, сырым луком, красным вином, всеми славными невинными запахами человека. Неуклюжий мой медведь, ты убиваешь, богохульствуешь, думаешь только о девушках.

Лаир (изумлен). Я?