Петербург Достоевского. Исторический путеводитель
Шрифт:
Начало 1860-х годов – время Великих реформ царствования Александра II: освобождение политических заключенных, значительное ослабление цензуры, падение крепостного права. Подавляющее большинство органов печати, традиционно игравших в России роль квазипартий, восторженно приветствовали эти либеральные шаги. Не был поначалу исключением и журнал Достоевского. В нем публиковались в то время писатели, вскоре ставшие идеологическими противниками Федора Михайловича: М. Салтыков-Шедрин, Н. Некрасов, Н. Лесков; близок к журналу был и крупнейший русский драматург А. Островский. Видное место занимали переводы: печатались Э. По, В. Гюго, Г. Гейне, И. Тэн, Б. Ауэрбах, Э. Ренан, Ф. Шпильгаген.
Вокруг журнала формировался кружок постоянных авторов, соединенных общими политическими и идеологическими
Между тем, политическая ситуация в стране менялась. Симпатии студенчества и радикальной интеллигенции склонялись к партии, представленной в печати журналом «Современник», возглавляемым Н. Чернышевским, Н. Некрасовым и М. Салтыковым-Щедриным. «Современник» исповедовал последовательное западничество с социалистическим и материалистическим оттенком; в литературе его авторы придерживались обличительного реализма.
«Время», напротив, все больше самоопределялось как орган «почвенников» – русских националистов. Полемика с «нигилистами», приверженцами «Современника», становилась одной из главных задач журнала. С обеих сторон она велась ожесточенно, сопровождалась личными оскорблениями.
Итогом либерального возбуждения начала 1860-х годов явилось вспыхнувшее весной 1863 года восстание в русской Польше. Последователи «Современника» поддержали, явно или молчаливо, поляков; большая часть русского общества, в том числе и Достоевский, были настроены полонофобски.
По иронии судьбы «Время» было закрыто в мае 1863 года именно из-за событий в Польше. Антипольская статья Н. Страхова «Роковой вопрос» была интерпретирована цензурой как поонофильская.
Вскоре Достоевский отправился в Париж к своей тогдашней роковой возлюбленной Аполлинарии Сусловой.
Колесоотбойные тумбы
Казначейская улица, 4
Возле арки проходного двора в доме № 4 по Казначейской улице, как и во времена Достоевского, стоят две гранитные колесоотбойные тумбы. Указом 1816 года предписывалось устанавливать колесоотбойные столбики и по краям тротуаров на расстоянии «от 2 до 3 сажень один от другого. Столбики сии будут в 3 фута вышины. Владельцы домов могут употреблять чугунные или гранитные столбики, но величина их и форма должны быть по данной модели».
Столбики, ограждавшие проезжую часть от тротуара, позже сняли за ненадобностью. Кое-где, как в этом доме, сохранились колесоотбойные тумбы. Они нужны были для того, чтобы «отбивать колеса» карет и экипажей, не позволяя им оббивать углы стен. Гранитные или чугунные столбы диаметром 30–40 сантиметров и высотой 140–150 сантиметров вкапывались на глубину около 30 сантиметров. У каждого каменного дома с внутренним двором обязательно стояли четыре такие тумбы – с внешней и внутренней сторон арки.
Дом Евреинова
Казначейская
В этом доме Достоевский жил в апреле – августе 1864 года.
После запрещения «Времени» братья Достоевские и другие сотрудники закрытого журнала решили издавать новый – им стал журнал «Эпоха», начавший выходить в марте 1864-го.
Достоевский переехал в дом Евреинова вскоре после обрушившейся на него череды несчастий. 15 апреля 1864 года умерла от туберкулеза после долгих мучений его первая жена, оставив на руках Достоевского пятнадцатилетнего пасынка, плохо воспитанного и ленивого. 10 июля того же года неожиданно ушел из жизни любимый старший брат Михаил. После его смерти Достоевский писал другому брату, Андрею: «Этот человек любил меня больше всего на свете, даже больше жены и детей, которых он обожал. Вероятно, тебе уже от кого-нибудь известно, что в апреле этого же года я схоронил жену, в Москве, где она умерла в чахотке. В один год моя жизнь как бы надломилась. Эти два существа долгое время составляли все в моей жизни. Впереди холодная, одинокая старость, и падучая болезнь моя… У семейства ни гроша и все несовершеннолетние. Все плачут и тоскуют. Разумеется, я теперь им слуга. Для такого брата, каким он был, я и голову, и здоровье отдам».
После Михаила Достоевского осталось 300 рублей, на которые его похоронили, 25 000 рублей долгу, вдова и шестеро детей без средств к существованию.
7 октября – новый удар, смерть Аполлона Григорьева – главного, после Достоевского, сотрудника «Эпохи». Последние номера «Эпохи» Достоевский делает фактически один на деньги, взятые в долг. Но журнал не имел успеха и в январе 1865 года закрылся, оставив новые долги.
Достоевский писал в это время одному из лучших своих друзей А. Врангелю: «И вот я остался вдруг один, и стало мне просто страшно. Вся жизнь переломилась разом надвое… О друг мой, я охотно бы пошел опять в каторгу на столько же лет, чтобы только уплатить долги и почувствовать себя опять свободным. Теперь опять начну писать роман из-под палки, то есть из нужды, наскоро… А между тем, все мне кажется, что я только что собираюсь жить. Смешно, не правда ли? Кошачья живучесть!..»
Дом Олонкина
Казначейская улица, 7
В этом доме Достоевский прожил с августа 1864 по февраль 1867 года. При Достоевском дом был трехэтажным. В 1970-е годы надстроили четвертый этаж. Квартира Достоевского находилась во втором этаже над воротами.
Если Малая Мещанская (Казначейская) была улицей не слишком престижной, то Столярный переулок считался местом в высшей степени плебейским. «Петербургский листок» за 1865 год сообщал: «В Столярном переулке находится шестнадцать домов (по восемь с каждой стороны). В этих шестнадцати домах помещается восемнадцать питейных заведений, так что желающие насладиться подкрепляющей и увеселяющей влагой, придя в Столярный переулок, не имеют даже никакой необходимости смотреть на вывески: входи себе в любой дом, даже на любое крыльцо – везде найдешь вино».
А. Достоевская вспоминала: «Дом был большой со множеством мелких квартир, населенных купцами и ремесленниками. Он мне сразу напомнил тот дом в романе „Преступление и наказание“, в котором жил герой романа Раскольников… Кабинет Федора Михайловича представлял собою большую комнату в два окна… производившую тяжелое впечатление: в ней было сумрачно и безмолвно; чувствовалась какая-то подавленность от этого сумрака и тишины. В глубине комнаты стоял мягкий диван, крытый коричневой, довольно подержанной материей; перед ним круглый стол с красной суконной салфеткой. На столе лампа и два-три альбома; кругом мягкие стулья и кресла». Скромно обставлена была и столовая. В отдельной комнате жил пасынок писателя.