Петербург Достоевского. Исторический путеводитель
Шрифт:
Поначалу врачами назначались шведы и немцы. Лечение в то время сводилось к массажу, кровопусканиям, шпанским мушкам и пиявкам. Скорбные листы велись на немецком и латинском языках. До 1866 года имена больных значились только по-немецки. Названия болезни и предписанных лекарств писали по латыни на аспидной доске, висевшей в головах больного. Надо сказать, что Федор Достоевский, при всей своей нелюбви к немцам, предпочитал немецких врачей русским.
Мариинская больница каждую осень, когда в столице случались холерные эпидемии, заполнялась больными так, что к уходу за ними привлекали даже пожарников.
В 1848 году на территории больницы по проекту архитектора А. П. Брюллова возвели здание Александринской женской больницы.
Люди приходили
Больнице назначался богатый почетный опекун. В 1832–1839 годах им был известный композитор и меценат М. Ю. Виельгорский, затем принц П. Г. Ольденбургский, по инициативе которого при больнице было создано фельдшерское училище с трехгодичным курсом обучения.
Квартиры Михаила Салтыкова-Щедрина и Федора Трепова
Литейный проспект, 60
Дом графа Николая Дмитриевича Гурьева был построен в 1843 году архитектором Гаральдом Боссе. Граф Гурьев – сын министра финансов (творца знаменитой «гурьевской каши») – российский дипломат, поверенный в делах в Гааге, посланник в Риме и в Неаполе. В конце XIX века дом принадлежал Александру Ивановичу и Марии Семеновне Скребицким. Он – врач-окулист, она – либеральная дама.
С августа 1876 года до смерти в мае 1889-го здесь жил Михаил Евграфович Салтыков, писавший под псевдонимом Николай Щедрин и его семейство: жена Елизавета Аполлоновна (урожденная Болтина), сын Константин и дочь Елизавета. Занимали они весь второй этаж – 9 комнат (тогда квартира № 4, сей час – квартиры № 4 и 19: дом перепланирован).
В бельэтаже жил отправленный в отставку после знаменитого покушения Веры Засулич (в 1878 году) петербургский экс-градоначальник Федор Трепов, чем Салтыков был крайне недоволен: «Что я с ним буду говорить? Он литературой никогда не занимался, я по полиции никогда не служил, что же у нас общего. Они как выйдут в отставку, так в оппозиционном направлении начинают думать и начнут захаживать, воображая что стали интересны и что нечто общее у нас есть. Нисколько он мне не интересен, и ничего общего у нас нет, ничего!»
Впрочем, суровость Салтыкова часто была деланная, позже он сошелся с соседом и характеризовал его как «типа» и «прелюбопытного» и «настоящего полицейского».
Федор Трепов вообще любил литературу. Вынужденный осуществлять надзор за бывшим каторжником Федором Достоевским, он просил у шефа жандармов Николая Мезенцова надзор этот снять, так как «во все время… он оказывался поведения одобрительного».
Из воспоминаний Михаила и Софьи Унковских, детей ближайшего приятеля писателя, адвоката Алексея Унковского: «Обстановка квартиры была самая скромная: небольшая прихожая, налево кабинет хозяина с большим письменным столом и зеленой мебелью, прямо – столовая, мрачная комната с одним окном во двор, из столовой одна дверь налево вела в гостиную – большую комнату с мебелью, обитой синим шелком, а другая дверь направо – в узкий длинный коридор, с левой стороны которого тянулась стена, а с правой – дверь в спальню Салтыковых, в две детские, в ванну и в конце коридора – кухню, где жила кухарка – чухонка Минна, говорящая на ломаном русском языке. У Минны была всегда еще помощница – чухонка».
Несомненно, что Михаил Евграфович женился на Елизавете Аполлоновне не иначе как по горячему увлечению. Но увлечься своей Лизой и сохранить это увлечение надолго Салтыков мог, нужно думать, исключительно благодаря ее привлекательной наружности, отменному изяществу, положительной художественности как ее движений, так и всех ее внешних проявлений – свойствам, сохранившимся без особых изменений в Елизавете Аполлоновне до последних лет жизни, несмотря на достижение ею довольно преклонного
Елизавета Аполлоновна была крайне наивна и непосредственна: что на уме, то и на языке, как говорят. Детей сильно баловала, и когда сама приходила к выводу, что это баловство кроме вреда ничего не принесло, то говорила: «Ну что же делать? Ведь у меня их только двое – сын и дочь; если бы были еще двое, то я их воспитывала бы по-другому: я кричала бы на них с утра и до вечера». Сознавая свою красоту и моложавость, она имела непреодолимое желание не стариться и все, что услышит от людей, проделывала, чтобы сохранить свою молодость; так, например, спала только на спине, чтобы не было на щеках морщин, мыла волосы дикой рябиной, чтобы не седеть; ела она только молодое мясо, то есть цыплят, телят, барашков, и даже ухитрилась раз зайти в рыбную лавку и попросила там продать ей несколько рыбок, но обязательно молодых, на что ей продавец ответил: «Мы рыбам, сударыня, годов не считаем».
Слово «дура» не выходило из обихода домашнего обращения Салтыкова с женой. Но ежедневно раздражаясь каждым шагом и словом жены, Салтыков, в то же время, не мог прожить без нее даже двух-трех дней, не начав испытывать грызущую по ней тоску.
Бранчливый Салтыков поддерживал с Достоевским чисто формальные отношения, в 1860-е годы они принадлежали к разным политическим лагерям. Салтыков считал Достоевского писателем, доказывающим, что «всякий человек дрянь, и до тех пор не сделается хорошим человеком, пока не убедится, что он дрянь». Достоевский писал о Салтыкове: «Пусть хоть что-нибудь удастся России или в чем-нибудь будет ей выгода и в нем уже яд разливается».
Мировоззрение Салтыкова Достоевский выразил в пародийных заметках «Из дачных прогулок Кузьмы Пруткова и его друга». Сюжет такой: из пруда на Елагином острове вдруг появился гигантский тритон и скоро исчез. Как отреагировала столичная пресса, «имело особенный и почти колоссальный успех мнение известного нашего сатирика, г-на Щедрина. Быв тут же на гулянье, он не поверил тритону и, рассказывали мне, хочет включить весь эпизод в следующий же номер „Отечественных записок“ в отдел „Умеренности и аккуратности“. Взгляд нашего юмориста очень тонок и чрезвычайно оригинален: он полагает, что всплывший тритон просто-напросто переодетый, или, лучше сказать, раздетый донага, квартальный, отряженный еще до начала сезона, тотчас же после весенних наших петербургских волнений, на все лето в пруд Елагинского острова, на берегах которого столь много гуляет дачников, для подслушивания из воды преступных разговоров, буде таковые окажутся. Догадка эта произвела впечатление потрясающее, так что даже дамы перестали спорить и задумались».
Дом Константина Победоносцева
Литейный проспект, 62
Дом № 62, как и соседний, построил в 1858 году архитектор Гаральд Боссе и с тех пор он не перестраивался. Это особняк Эммануила Нарышкина – сына Александра I и знаменитой красавицы польки Марии Антоновны Нарышкиной-Четвертинской (ее законный муж – «рогоносец величавый» Дмитрий Львович Нарышкин). Эммануил Дмитриевич Нарышкин, человек во всех смыслах достойный, служил при дворе в звании обер-камергера и знаменит был обильными пожертвованиями. Будучи тамбовским помещиком, облаготетельствовал город Тамбов, построив там музей, библиотеку и учительский институт, и щедро их финансировал. Дом свой Нарышкин в 1870-е годы продал в казну, и в нем разместилась казенная квартира обер-прокурора Святейшего Синода. В 1880 году им стал хороший знакомый Федора Михайловича – Константин Победоносцев, переехавший сюда с Большой Конюшенной улицы (там он жил в доме Финской церкви).