Петербургские апокрифы
Шрифт:
Казалось, он готов был заплакать. Острая жалость охватила Костю.
— Ну, не надо, Алеша. Может быть, все уладится, — тихо говорил он и нежно гладил брата.
Так, понижая голос до шепота, долго говорили они. Алексей рассказал всю историю своего увлечения известной дамой полусвета, обольстительной и бессердечной, из-за которой уже несколько в городе насчитывалось дуэлей, скандалов, темных историй. Костя утешал его.
— Однако надо ложиться, — потягиваясь, сказал наконец Алексей, — прости, Костик,
Они поцеловались.
Из своей уж комнаты Алексей сказал:
— А Шурочка еще не спит. Шепчется с кем-то. Милая она девочка и прехорошенькая. Отчего ты за ней не поухаживаешь? Ну и молодежь теперь пошла!
Он задул свечу и, вздохнув, улегся.
Костя тоже потушил свет, но остался сидеть, тщетно прислушиваясь к шепоту и шороху в соседней комнате.
В Шурочкиной комнате стояла свеча на столике перед кроватью, но сама Шурочка и не начинала еще раздеваться, причесав только волосы; горничная Лиза сидела у ног ее на скамеечке.
— Ну, так который же из них красивее? — спрашивала Шура.
— Да я уж не знаю, барышня. Константин Петрович помоложе.
— Да зато он рохля, как сонный, сидит, — досадливо промолвила Шура.
— Алексей Петрович, правда, побойчее будут. Глаза быстрые, шутник.
— Он тебя, Лиза, хорошенькой назвал. Смотри, ухаживать начнет.
— Ну, чтой-то, барышня, он ваш кавалер, а мне и Васьки моего довольно. Измучил окаянный. Как не придешь к нему, грозится: «Я, говорит, такой шкандал учиню, что нас обоих сгонят». А мне уж и надоел он.
— Да ведь ты замуж за него пойдешь?
— Он-то просит на Красной горке{232} непременно, а я еще подумаю.
— Как же ты его полюбила? — спросила ее Шура, и глаза ее заблестели любопытством и нетерпением.
— Не знаю, барышня, как и сказать вам. На гулянках утрепывал он за мной давно. Мне тоже, не скажу нравился. А только долго я себя берегла, и по дурости все и случилось.
— Ну, как же, как же в первый раз-то это случилось? — нетерпеливо перебила ее Шура.
— Да что вы, барышня, это и рассказывать стыдно, — с притворной стыдливостью закрыла рукавом лицо Лиза.
— Ну, глупая, ведь я никому не скажу. Ну, милая, Лиза, расскажи, — теребила ее Шура. — Я тебе серьги подарю. Расскажи.
— Рассказывать-то нечего. Ну, полюбился он мне прямо до глупости. Каждый вечер на мост бегала. Ну, там, танцевали. Иной раз поцелует в кустах. Слова всякие нежные говорил. А осенью все стал к себе на конюшню заманивать. Мне Матреша говорила: «Не ходи, там тебе и конец будет», — а я не выдержала, один раз и пошла, ну, вот…
— Да как же это случилось? — настойчиво повторила Шура.
— Да я, барышня, ничего и не помню. Что вы, разве можно
— Какая ты несносная, Лиза, — сердито сказала Шура и встала. Щеки ее пылали, глаза блестели. В задумчивости прошлась она по комнате.
— Вы бы ложились, барышня, милая, — робко, как виноватая, промолвила Лиза.
— Хорошо, я сейчас лягу. Ты можешь идти к своему Ваське. Только шубу принеси мне, а то утром опять будет холодно.
— Что вы, барышня, натоплено страсть как!
— Трудно тебе, что ли, принести?
Горничная покорно принесла шубу и, пожелав спокойной ночи, вышла на цыпочках. Шура несколько раз прошлась по комнате. Открыла дверь, прислушалась. Задула свечу и, накинув шубку, осторожно стала пробираться по темному коридору к выходной двери.
Шура вышла на заднее крыльцо. Было морозно и тихо, из-за туч прорывалась луна.
Шура постояла несколько минут будто в раздумье, глядя на темневшую конюшню, и вдруг бегом пустилась по узкой дорожке, сбиваясь в сугробы, не обращая внимания, что снег забирался в туфли.
Около конюшни, запыхавшись, Шура остановилась; дверь слегка была открыта, она приоткрыла еще и, как змейка, юркнула. В сенях было темно, но свет пробивался в щели; затаив дыханье, Шура припала глазом к большой дыре.
Конюшня скупо освещалась фонарем, стоявшим на полу.
Лиза в одной рубашке сидела на койке, кутаясь в ситцевое лоскутное одеяло.
— Ну, ты, леший, возись скорей, — закричала она.
— Сейчас коней справлю. Успеешь! — отвечал Василий из темноты.
— Офицеры-то к нам наехали. К барышне, поди, посватаются, ведь родня далекая. А ей пора. Уж очень любопытная стала. Измучила меня расспросами. Все про тебя: какой ты, да как целуешь. — Лиза засмеялась.
Василий подошел к койке и стал раздеваться. Лиза, смеясь, запряталась под одеяло. Василий тащил его с нее.
— Лизанька, моя люба, — бормотал он и тянулся к ней.
— Огонь-то потуши, бесстыдник, — шепнула Лиза, перестав смеяться и, когда он нагнулся к фонарю, обняла его голыми руками.
В темноте долго еще стояла Шура, прислушиваясь к возне, вздохам и поцелуям. Лошади жевали овес и храпели.
Только когда совсем замолкли Лиза и Василий, шатаясь вышла Шура на воздух и медленно пошла к дому.
Костя слышал, как прошла Шурочка по коридору. Долго лежал он, вслушиваясь, когда вернется назад наконец, не выдержал, оделся и встал.
— Куда ты? — спросонок окликнул его Алексей.
— Воды забыли нам дать; пойду принесу.
Он прошел в столовую, налил стакан и стал ждать.
Наконец тихо стукнула дверь на заднем крыльце.
Костя вышел в коридор.
Легкими шагами кралась ему навстречу Шурочка.
— Кто это? — почти вскрикнула она, дойдя до стоявшего у стены Кости.