Петербургские апокрифы
Шрифт:
Костю занимал студент, расспрашивая о порядках в училище, а Андрей Павлович потребовал теплой воды и переодевался чуть не с головы до ног в крахмальное белье, сюртучную пару, которые были привезены, чтобы не измять в дороге, в чемодане вместе с платьями Марии Петровны и Шуры.
Наконец сам Еварест Степанович пришел за гостями и загромыхал благосклонным басом:
— Долго, судари мои, прихорашиваетесь, не по-военному. Идемте, идемте закусить скорее. Я для вас устриц припас. От Елисеева,{237}
— Что ж ты опять завод какой-нибудь устраиваешь? — комкая непослушный воротничок, спросил Курганов иронически.
— Миллионное дело, mon cher!{238} Глинисто-каменно-угольные залежи на Перетенке оказались, и, кроме того, кинематограф завожу. Хочешь в компанию?
— Нет, уж уволь! Кто ж в твой кинематограф будет ходить? — обдергивая жилет, вымолвил Андрей Павлович.
— Как кто? — входя в азарт, басил Колымягин. — Простой арифметический подсчет. На ярмарку в Перетну съезжается ежегодно круглым счетом пятнадцать тысяч, местное население волости, помещики. У нас в России никто по пальцам сосчитать не умеет, потому и бьют нас, и еще мало.
— Да ну тебя, веди лучше есть. Сколько раз ты-то рассчитывал и подсчитывал.
— Стар стал — пеленаться стал, — засмеялся Колымягин так, что подсвечники на столе задребезжали.
Гостей из столовой уже перевели в гостиную.
Мария Петровна вышла в темно-малиновом платье; Шура в белом легком платье с высокой талией, убранном голубыми лентами, казалась рядом с некрасивой, не первой молодости Лелей совсем девочкой, шаловливой и слегка смущенной.
Алексей сейчас же подошел к барышням.
— Какой вы Ольгой-Татьяной{239} сегодня кузина, и наш приезд допотопных помещиков так стилен.
— Кто же Онегин? Вы, m-r Рудаков? — спросила, грассируя, Леля.
— Тогда Косте достанется роль Ленского. Кстати, он сегодня мрачен и томен, — с живостью ответил Алексей.
Колымягин, рассаживая за стол, посадил Костю рядом с Лелей. Алексей сел напротив, а Шура, которую Еварест Степанович хотел непременно посадить между сыновьями, побежала на другую сторону к Марии Петровне.
— Вы что бунтуете, кузиночка? — поймав ее за руку, сказал Алексей. — Кавалеров избегаете? Садитесь тогда со мной. Я буду служить вам защитой.
И он почти насильно усадил Шуру рядом с собой.
Леля, поджимая губы, жеманно занимала Костю разговорами.
Студент наливал рябиновку и чокался.
Солнце сквозь замерзшие окна заливало всю столовую.
Подали блюдо устриц. Хлопнула пробка шампанского.
Алексей учил Шуру глотать устрицы и требовал, чтобы она допила свой бокал. Шурочка смеялась,
У Кости от жары и вина с непривычки кружилась голова. Он уже не отвечал даже на вопросы Лели; молча пил, когда чокался с ним кто-нибудь, и неподвижными глазами смотрел на сидящих напротив Алексея и Шуру.
Из гостиной, где оставленные хозяевами на произвол судьбы гости должны были занимать сами себя, уж доносились звуки вальса. Наконец встали из-за стола. Алексей подошел к Косте и сказал, улыбаясь:
— Ну вот, в два часа дня уже пьяны, и бал в полном разгаре. Что с тобою, Костик, на тебе лица нет? Позеленел весь. Тебе нехорошо?
Мутно взглянув на брата, Костя ответил:
— Я все о тебе думал. Ведь завтра твоя судьба! — Он вдруг засмеялся хрипло и громко.
— Костя, ты пьян, подумай, что ты говоришь, тебе, как другу, я все рассказал… Что с тобой? — растерянно бормотал Алексей, бледнея. — Ты с ума сошел!
Он резко повернулся и, преувеличенно твердо ступая, пошел в гостиную.
— Пожалуйста, Алексей Петрович, будьте распорядителем, без вас ничего не выйдет. Все просят! — бежала ему навстречу Шура.
Алексей поклонился, подал ей руку и повел, сияющую и смущенную, в гостиную.
— Вальс, — через секунду донесся его раскатистый, слегка сиплый голос. — Вальс, пожалуйста.
Костя, прислонившись к стене, будто соображая что-то, шептал:
— Что я наделал! Что я наделал!
— Что же ты, Костик, не танцуешь? — накинулась на него Мария Петровна. — Барышень так много, а кавалеры по углам забились. Посмотри на Алексея, какой молодец; старше тебя чуть не на десять лет, а какой живой. Посмотри, какая они пара с Шурой. А ты как пентюх какой: не танцует, не ухаживает, от барышень бегает. Ну, пойдем, пойдем!
Она взяла Костю под руку и почти насильно втащила в гостиную. Алексей танцевал, небрежно повертывая Шурочку, заставляя обегать вокруг себя, приподнимая ее на воздух. Шурочка, оживленная, раскрасневшаяся, с распустившимися локонами, старательно выделывала па вальса.
— La valse est finie,{240} — закричал Алексей и, обмахиваясь шелковым платочком, прошел мимо Кости, не взглянув на него. Заиграли па-де-патинер. Мария Петровна толкала Костю:
— Ну, иди же, медведь косолапый!
Костя вышел на середину комнаты, оглянулся и подошел к Шуре. На молчаливый его поклон Шура сделала гримаску:
— Разве вы танцуете?
Костя еще раз молча поклонился.
Шура нехотя встала. Молча прошли они первый круг.
— Вам нездоровится? — спросила Шура и улыбнулась.
— Нет, ничего, — бормотал Костя, — почему вы думаете?
— Вид у вас мрачный, и Алексей Петрович говорил.
Они еще помолчали.
— Как вы сбиваетесь с такта! — промолвила Шура. — А кто из барышень вам больше всего нравится сегодня?