Петербургские женщины XIX века
Шрифт:
— А позволь тебя спросить, что у тебя за работа? — спросила Пелагея Прохоровна.
— Да у меня работы никакой нет. Разве себе что будете шить.
— А какая цена за это? — опять спросила Пелагея Прохоровна.
— Цены я назначить не могу. Вы будете мне платить, каждая за свою комнату, так как я нанимаю целый дом и от себя отдаю комнаты жиличкам…
— Так ты это нас на квартиру зовешь?
— Да!
— Ну, не-ет… Мы в работу нанимаемся, потому у нас денег ни гроша нет. А она еще на квартиру к себе зовет! — проговорила Пелагея Прохоровна и отошла. Прочие женщины тоже отошли.
— Послушайте! Эй, вы, три?!. — крикнула толстая женщина.
— Да нечего тут слушать! — крикнула Пелагея Прохоровна.
Толстая женщина с зонтиком подошла к Евгении Тимофеевне.
— Послушай. Я за квартиру беру
— Да из чего платить-то! Ведь нужно наперед найти работу! — отвечала Евгения Тимофеевна.
— Работа будет… За всеми расходами, я так думаю, у тебя останется к каждому первому числу рублей пятнадцать.
— Но какая работа?
— Я уж за это берусь.
— Но вы должны здесь сказать.
Толстая женщина нагнулась к девушке и что-то ей шепнула. Щеки девушки покрылись румянцем. Она задрожала и ничего не могла выговорить.
В это время к ней подошла Пелагея Прохоровна.
— Што с тобой, Евгения Тимофеевна?
— Вот… Подлая женщина!..
И она зарыдала.
Пока Пелагея Прохоровна успокоила Евгению Тимофеевну, толстая женщина подошла к чухонке-девушке, поговорила с ней, и немного погодя чухонка пошла за ней, а потом женщина посадила ее с собой в пролетку и уехала.
— Вот как чухонки-то! С извозчиком ездят! — кричали женщины.
— Как? Чухонка таки уехала? — крикнула Евгения Тимофеевна.
— Уехала.
— А надо бы ее воротить, бабы! — крикнула Пелагея Прохоровна.
— А што?
Пелагея Прохоровна рассказала, для какой цели эта женщина приглашала их.
Женщины заохали. Им жаль было чухонки, но теперь ее уж не воротишь. Стали говорить о том: убежит чухонка или нет. Мнения были различные. Теперь на Пелагею Прохоровну все смотрели с уважением и говорили про нее, что эта белолицая бабенка не пропадет и не даст пальца в рот, чтобы его откусили. А попадись дура, как чухонка, которой стоит только насулить всякой всячины, — и попала, как кур во щи».
Бланковые проститутки могли работать на съемных квартирах и искать клиентов на улицах. Они обязывались являться для медицинского осмотра раз в неделю. Обычными местами, где бланковые проститутки брали клиентов, являлись Невский проспект и Знаменская площадь у Московского вокзала, где было несколько гостиниц. Петербургский журналист Николай Николаевич Животов так описывает «охоту» проституток на клиента: «Довольно-таки безобразную картину представляет Невский проспект ночью с высоты извозчичьих козел! Остановившись против Гостиного двора, я стал ждать… Было совсем светло… Народ двигался беспрерывной волной, но что это за народ?! Почти исключительно „отравленные“, с бессмысленными взорами, нетвердыми шагами, дикими выходками, неприличными телодвижениями, непристойными окликами… Поминутно столкновения, препирательства, брань, ругань… „Отравленные“ не отдают себе отчета в том, что делают… Один сбивает палкою шапки с извозчиков и дворников, а если выходит препирательство, лезет в карман за мелочью… Другой хватает встречных дам и говорит плоскости, третий пишет зигзаги по панели и бормочет мотив из „Анго“… Вот идет бывший товарищ старшины одного сословия, человек лет за 60, совершенно пьяный, две девицы в красочных кофточках и шляпах-фурор (женская фетровая шляпа с широкими полями, украшенными вуалью. — Е. П.) ведут его под руки.
— Извозчик, на Знаменскую!
— Проходите, — отвечаю.
— Ах, ты… (непечатная брань).
Вот гласный Думы, даже оратор, с глазами осовевшими беседует с девицей под вуалью и с длиннейшим шлейфом.
Разговор начинается шепотом, девица берет гласного под руку, и идут ко мне.
— Проходите, проходите, не поеду…
Число „девиц“ велико, и не меньше разгуливает их „спутников“ в виде сутенеров.
Устраивается охота за пьяными и полупьяными мужчинами, выходящими из ресторанов: Лейнера, Лежена, „Пассажа“ и др. Девицы сговариваются с сутенерами насчет „охоты“ и берут в соучастники извозчиков. Ко мне, например, подошли две павы со шлейфами и сделали такое приблизительно предложение:
— Ты нас катай по Невскому проспекту. Если к нам пристанут кавалеры и мы пересядем к ним в экипаж, то тебе скажем заплатить полтора рубля, будто ты нас из „Аркадии“ везешь.
Этот „заговор“ девиц с извозчиками, очевидно, весьма распространен, потому что по Невскому проспекту катается немало таких заговорщиков».
Проститутки побогаче для встреч с клиентами часто выбирали дорогие рестораны.
Сутенер обеспечивал проститутке маломальскую защиту, вел ее «бухгалтерию», предупреждал об облавах. Но он же, зачастую являясь ее любовником, отбирал у нее деньги, выгонял на «работу», строго следил за тем, чтобы она не приискала себе другое место, и при малейшем недовольстве избивал ее.
Попасться в полицейскую облаву без «бланка» означало подвергнуться унижениям и избиению полицейских и быть высланной из города.
Работницы на фабриках
Прасковья Прохоровна, героиня романа Решетникова, помотавшись на Никольском рынке и попробовав работать по найму, попадает на фабрику.
«Начали говорить о работе. Софья Федосеевна говорила, что женщин больше обижают, чем мужчин, и меньше дают против мужчин дела; поэтому женщин мало работает в сравнении с мужчинами, и работают большею частию девушки, привычные к фабричной работе с малолетства в провинции или здесь, в Петербурге; но эта работа многих из них убивает преждевременно.
— Мне двадцать девятый год; я начала работать с восьмого года, здесь, в Петербурге, — говорила Софья Федосеевна.
— Неужели и у вас, в Петербурге, так же берут в работу, как и у нас в горных заводах?
— Не знаю, как там у вас. По вашим рассказам, ваша жизнь тоже похожа на нашу, только вас давила крепость, а нас самосудство.
— Ну и у нас, Софья Федосеевна, тоже приказчики помыкали нами, как господа.
— У нас это вежливее делается. Да вот я про себя расскажу. Мать моя была, может быть, такая же женщина, как и я. Судить об ней я не могу, потому что была немного постарше этой девочки. Может быть, она и любила меня, только к чему и любовь, когда есть нечего… Ведь вот и у меня не всегда есть заработок; бывает, что по четыре дня без работы живешь. Починку на себя и для ребенка нечего считать за работу. Хорошо еще, что с сестрой живем дружно… А моя мать, вероятно, была одна-одинехонька. Должно быть, ей было невмоготу с ребенком, и она продала меня. На седьмом году меня заставляли сучить бечевки, ткать. К четырнадцатому году я только и умела, что бечевки делать и ткать ковры. Я не была крепостною; меня считали за воспитанницу, и я за то, что меня кормили хлебом и одевали, должна была повиноваться. Но вот я узнала, что срок моему вскормлению кончился. У меня были подруги. Все мы были, конечно, против наших воспитателей; имели много веры в себя, думали, что нам и руки-то оторвут, требуя нас на работу. Оказалось не то. Куда мы ни придем — нужно учиться сызнова: ткачей мало из женщин, и заработок этот, как мы узнали, дешевле против прежнего наполовину… Потом я работала на бумажной мануфактуре. Нас было там, по крайней мере, до двухсот женщин, и заметьте: замужних было только штук тридцать. Я сперва находилась при чесальне и получала в день по пятнадцати копеек. Некоторые женщины получали и семьдесят пять копеек, но это такие, которые были в близких отношениях с мастерами, конторщиками, начальством, и труд их был очень легок. Им стоило только смотреть, направлять машины и распоряжаться девчонками. Я там ничего не приобрела: все, что получала, шло на одежду и на хлеб. Оттуда перешла на обойную фабрику. Там машин было мало, и нашему брату приходилось растеребливать и сортировать хлам. Вдруг фабрика закрылась, и нам за три недели не заплатили заработку. Нужно было платить за квартиру, лавочнику; а тут вышли новые порядки — нужно в полицию платить за адресный билет. Меня посадили в часть».
В 1913 году в промышленности России трудились 1389,2 тыс. мужчин и 580,4 тыс. женщин. В основном это бывшие крестьяне, приехавшие в город «на заработки». Половину работниц составляли замужние женщины, трудившиеся вместе с мужьями, меньше было девушек, еще меньше — вдов.
Рабочий день на многих петербургских фабриках длился от 9 до 16 часов, причем женщины работали всего на полчаса меньше мужчин, а заработная плата была значительно меньше, что заставляло женщин увеличивать в возможных пределах свое рабочее время, участвовать в сверхурочных работах.