Петербургские зимы
Шрифт:
Лиф черный, глубоким мысом врезающийся в пунцовый бархат юбки. Пухлые руки, странно белые, точно набеленные, беспомощно и неловко прижаты к груди, со стороны сердца. Во всей позе тоже какая-то беспомощность, какая-то растерянная пышность. И старомодное что-то: складки парижского платья ложатся как кринолин, крупная завивка напоминает парик.
Прищуренные серые глаза, маленький улыбающийся рот. И в улыбке этой какое-то коварство…
Незадолго до войны в Петербург приехал Верхарн. Как водится — его чествовали, и тоже, как водится, чествование вышло бестолковое, и даже как бы обидное для
Почти всех присутствующих я, понятно, знал, в лицо, по крайней мере. И меня удивило, что рядом с Верхарном сидит какая-то дама, совершенно мне незнакомая. Она была вычурно и пышно одета, бриллианты сияли в ушах, серые глаза щурились, маленькие губы улыбались…
Кто это? Я спросил своего соседа, тот не знал. Еще кого-то — то же.
Верхарн очень оживленно и любезно, по-стариковски морща нос, разговаривал с этой незнакомкой, не слушая приветственных речей, где через третье слово повторялось хаос, и через пятое — космос.
Кто бы она могла быть? Как раз мимо проходил Пронин, знаменитый Пронин — "доктор эстетики", директор «Собаки». Жилет его фрака уже был расстегнут, на лице блаженство, в каждой руке по горлышку шампанской бутылки…
— Борис, кто эта дама?
Вездесущий доктор эстетики пожал плечами:
— Не знаю. И никто не знает. Сама приехала, сама села рядом с Верхарном…
И глубокомысленно добавил:
— Может быть, это его жена или (блаженная улыбка), или… племянница.
Пронин, по-видимому, вскоре убедился в своей ошибке насчет таинственной дамы. По крайней мере, когда в Петербурге через полгода появился другой поэтический гость — Поль Фор, Пронин, знакомя его с Верой Александровной, отрекомендовал ее:
— Voil la ma tresse du Chien… [2]
Он желал сказать — хозяйка "Бродячей Собаки". Вера Александровна была уже женой беспутного и веселого "доктора эстетики".
Когда мы познакомились ближе, я услышал от Веры Александровны такие признания:
— Я бы согласилась на какую угодно муку, как андерсеновская ундина — при каждом шаге испытывать боль, точно ходишь по гвоздям, — только бы власть, власть над людьми…
2
Фраза имеет двойной смысл: "Вот хозяйка Собаки" и "Вот собачья любовница" (фр.).
— Власть над душами или… ну, как у исправника или царя?
— Ах, — всякую! Мне бы сначала хоть чуточку власти. Даже как у исправника хорошо. Даже такая власть — страшная сила, уметь только воспользоваться…
— Вам бы в Мексику, В. А., там это можно — женщин в губернаторы выбирают.
Но она не слушает.
— Власть, — говорит она протяжно, точно пробуя на вес это слово. — Власть… Над душами? Но ведь всякая власть над душами. Властвовать — над кем-нибудь, значит унижать его. Унижать его — возвышать себя. Чем больше кругом унижения, тем выше тот, кто унижает…
Она смеется.
— Что вы так на
И, таинственно, точно секрет, сообщает:
— Власть — это деньги. Больше всего на свете я хочу денег.
— Все хотят, В. А., - отвечаю я ей в тон тем же таинственным шепотом.
Она топает ногой.
— Перестаньте. Разве я так хочу? И… знаете, кстати, кто была моей героиней в детстве?
— Лукреция Борджиа?
— Нет. Тереза Эмбер.
И — "каблучком молоточа паркет":
— Слаще, всего издеваться над людьми.
От стука французского каблучка по полу синие чашки подпрыгивают на лакированном столике. Маленькая, пухлая, точно набеленная, рука протягивает тарелку с кексом…
— Я, конечно, шучу. Я самая обыкновенная женщина. Даже чтобы стать актрисой у меня не хватило воли. А не то что…
Серые глаза холодно щурятся, накрашенные губы улыбаются. И в улыбке этой — какое-то коварство…
Выйдя замуж за Пронина и став "la ma tresse du Chien", Вера Александровна сразу начала все переделывать, изменять и расширять в "Бродячей Собаке". И, конечно, на третий месяц заскучала.
Как было не заскучать? «Собака» — был маленький подвал, устроенный на медные гроши — двадцатипятирублевки, собранные по знакомым. В нем становилось тесно, если собиралось человек сорок, и нельзя было повернуться, если приходило шестьдесят. Программы не было — Пронин устраивал все на авось. — "Федя (т. е. Шаляпин) обещал прийти и спеть…" Если же Шаляпин не придет, то… заставим Мушку (дворняжку Пронина) танцевать кадриль… вообще, «наворотим» чего-нибудь… — В главной зале стояли колченогие столы и соломенные табуретки, прислуги не было — за едой и вином посетители сами отправлялись в буфет. Посетители эти были, по большей части, "свои люди" — поэты, актеры, художники, которым этот распорядок был по душе и менять они его не хотели… Словом, в «Собаке» Вере Александровне делать было нечего.
Попытавшись неудачно ввести какие-то элегантные новшества, перессорившись со всеми, кто носил почетное звание "друга Бродячей Собаки", и поскучав в слишком скромной для себя и своих парижских туалетов роли, — она, по выражению Пронина, — решила "скрутить шею собачке". — По ночам бессонные бродяги из петербургской богемы перестали будить дворника у ворот, на углу Михайловской и Итальянской — и труба вентилятора, на которой на страх забредавшим в «Собаку» «буржуям» была зловещая надпись — "не прикасаться: смерть", — перестала гудеть на узкой лесенке входа на третьем дворе.
На Марсовом поле был снят огромный подвал — не для того, чтобы возродить «Собаку», — чтобы создать что-то грандиозное, небывалое, удивительное. Над подвалом поселилась хозяйка этого будущего "грандиозного и небывалого". Квартира была тоже огромная, с саженными окнами и необыкновенной высоты потолками. Холод в ней был ужасный. Несколькими этажами выше, в квартире Леонида Андреева — печи топились день и ночь, все было в коврах и портьерах и все-таки дыхание вылетало изо ртов — струйкой пара. Такой уж был холодный дом. А в квартире Веры Александровны не было ни ковров, ни портьер, часто не было и дров, даже окна не все замазаны. С утра до вечера снизу оглушительно стучали молотки каменщиков, с утра до вечера на парадной и черной лестницах обрывали звонки люди, желавшие получить по каким-то счетам, оплатить которые было нечем. Пронин от холода и от нечего делать спал, навалив на себя все шубы, какие только были, а Вера Александровна, завитая и накрашенная, сидела часами у леденеющего зеркала, мечтая не знаю уж о чем, — о будущем "Привале Комедиантов" (так называлось новое кабаре) или о власти над душами…