Петербургский изгнанник. Книга первая
Шрифт:
Уже началась предъярмарочная мена товаров, перепродажа и перекупка их большими партиями. На Иркутской ярмарке, в отличие от Ирбитской и Тобольской, торговля производилась гуртом, а в другое время года — в розницу. Перекупщики сновали между приезжими купцами, выспрашивали их о торговле, приценялись, сбивали цену на привозные товары и набивали на свои. В подвалах и питейных домах подсчитывались возможные барыши, устраивались всякие сделки и торговые махинации.
Шумнее всего было на пристани. В эти дни Григорий Иванович Шелехов,
В простом синем сюртуке, в поярковой шляпе, в плисовых брюках, вправленных в сапоги, Шелехов почти ничем не выделялся в шумной толпе приезжих купцов, приказчиков, чиновного люда, носившего партикулярные платья.
Многие из тех, кто встречался ему на пристани, снимали выцветшие шляпы, шапки и поклоном головы приветствовали смелого мореходца. Другие подходили к нему, здоровались за руку, делились мнениями о предстоящей ярмарке, о торговле на Кяхте, Алеутских островах, Охотске.
Григорий Иванович коротко беседовал с ними и шёл дальше, присматриваясь и прислушиваясь к жизни, что била ключом вокруг него. Иногда он сам подходил к промысловикам-добытчикам и заговаривал с ними. Увидев знакомые лица верхнеангарских нерповщиков-зверобоев, Шелехов поприветствовал их и спросил о промысле.
— Нерпичий промысел ноне тощ будет, — ответил один из них, снимая с головы войлочную шляпу и вытирая ею потное лицо.
— Почто так? — поинтересовался Шелехов.
— Не играет нерпа в Байкал-море — верная примета тому.
Другой зверобой, что был постарше, почёсывая бородку морщинистыми, но ещё крепкими руками, вставил:
— Ране нерпу-то сбывали китайцам, а теперя куда её девать? Иркутские салотопки завалены, мыло и то не варят…
— А морская губка как?
— Морскую губку добыть можна, — продолжал первый зверобой, — а куда её? Дядя Гаврила метко сказал — в Кяхте ворота закрыты? Закрыты. Иркуцкие серебряники не берут её. Много ли надо им полировать медные и серебряные изделия? Не выгоден стал промысел морской губки…
Зверобой Гаврила опять перебил:
— Башковитый ты, Григорий Иваныч, нашего брата пытаешь, а про морского котика, как там промысел на Алеутах-то, молчишь…
— Промысел, ребятушки, богатый, да зверобоев-молодцов на Алеутах, таких, как верхнеангарские, маловато, — улыбаясь, проговорил Шелехов. — Нужда в них у меня.
— Сколь платишь? — оживился зверобой Гаврила.
— Обижаться не станете, — ответил Шелехов, присаживаясь на нос парусника.
— Гавриле что не запродаться на дальний промысел, — сказал первый зверобой, — ему и без бабы прожить можно…
Остальная ватага нерповщиков громко захохотала.
— Женатому без бабы как быть? Ещё болезнь каку подцепить на Алеутах…
— А ты попридержи свою природную слабость-то, — сказал Шелехов.
—
— Теперь с жёнами на Алеуты направляю, — сказал серьёзно Шелехов.
— Подумать можно, коль так…
— А рыба, как рыба, ребятушки?
— Рыбу, Григорий Иваныч, на Байкал-море добыть можна. Что омуль, что хариус — есть. Удачливый башлык, вон как дядя Гаврила, в одну тоню до ста бочек и более загребает…
— Бочка разная бывает.
— Дядя Гаврила, покажи-ка Григорию Иванычу твою бочку.
Дядя Гаврила сдёрнул рогожу.
— Считай полторы тыщи омуля в каждой, не мене.
Рядом с парусником нерповщиков-зверобоев покачивалось одномачтовое купеческое судно. Шелехов указал на него рукой.
— Сколь поднимает груза?
Нерповщики посмотрели, куда указывал Шелехов.
— Корыто-то? — переспросил зверобой Гаврила, — до десяти тыщи пудов!
— Почто корыто?
— С парусом на нём при противных ветрах лавировать нельзя, Григорий Иваныч, — пояснил Гаврила, — а выходить в Байкал-море тем более, сарма перевернёт…
— А те? — указал Шелехов на казённый транспорт, в отличие от купеческих судов, имевших две мачты.
— Другой табак, Григорий Иваныч, на таком хоть в Ледовитое море-океан плыви…
Шелехов быстро оценил практический ум зверобоя Гаврилы, понравившегося ему своей смёткой и толковыми суждениями. Он подумал: неплохо было бы сговориться с ним и в очередной партии с мастеровым и промысловым людом направить его к Александру Андреевичу Баранову — правителю северо-восточной американской компании на Кадьяке. Из такого польза выйдет.
— Лоцманово дело знакомо?
— В вожжах ходит, Григорий Иваныч, — сказал первый зверобой.
Шелехов встал.
— Вот что скажу, ребятушки, решите ко мне итти, заглядывайте в контору, думаю, сговоримся, и с богом! Такие, как вы, молодцы и на Кадьяке верноподданными государству российскому будете…
Шелехов хлопнул по плечу молодого зверобоя, говорившего с ним.
— Как по отцу кличат?
— Никита Иванов, сын Кудояров.
— И ты, Никита Иванович, подумай, — Шелехов улыбнулся, — жёнку забирай, своячены есть, их прихватывай. Работа и женихи им найдутся. Правитель Кадьяка Александр Андреевич Баранов семейных пособием жалует, а молодожёнам на обзаведенья их необходимое отпускает.
Шелехов приподнял поярковую шляпу.
— До близкой встречи, ребятишки!
— Прощевай! — зычно отозвались в один голос зверобои.
Мореходец зашагал вдоль берега. С Ангары тянуло свежими запахами рыбы, водорослей, смолы от рыбацких долбянок, запахами, щекочущими ноздри, такими родными и полюбившимися ему за последние годы его морских скитаний. Григорию Ивановичу легко дышалось от близкой и прохладной ангарской влаги. Приветливо шуршала под сапогами мелкая речная галька.