Петербургское дело
Шрифт:
Любой другой на месте Дмитрия хлопнул бы дверью и выбежал из квартиры. Но Дмитрий был не любой другой. Он спокойно выслушал мать, затем взял в руки книжку и спокойно и неторопливо рассказал ей об истинном значении этой книги. Он говорил убедительно и веско, подкрепляя свои слова цитатами. И постепенно испуг и негодование ушли из глаз матери. Взгляд ее стал не таким уверенным, как прежде.
— Ты так убедительно говоришь, — пробормотала она. — Но почему тогда эту книгу запрещают?
— Потому что ее написал человек, который проиграл войну. А запрещают ее те, кто эту войну выиграл, — спокойно объяснил Дмитрий. — Если
— Ох, не знаю, сынок, — вздохнула мать. — Главное, чтобы это не помешало твоей учебе. Да и жизни.
Дмитрий подошел к матери и обнял ее за плечи:
— Не волнуйся, мам. Это всего лишь книга. А я достаточно взрослый и умный человек, чтобы жить своим, а не книжным умом.
— Надеюсь, что это так, — устало ответила мать, и инцидент, таким образом, был полностью исчерпан.
С того дня мать стала смотреть на Дмитрия другими глазами. Она словно бы впервые поняла, что сын вырос и что он больше не тот мальчишка, за которого ей часто приходилось краснеть на родительских собраниях. Он стал серьезным и солидным молодым человеком. Иногда к нему заходили университетские друзья, все они были такие же серьезные и солидные. Они запирались у Дмитрия в комнате и часами оживленно беседовали. Предметы этих бесед были замысловатые и сложные: «этнос», «пассионарность», «геополитика» и тому подобное.
Останавливаясь у комнаты сына, мать прислушивалась к голосам, несущимся из-за двери, вздыхала и качала головой. Для нее все это было «темным лесом», в который ей вовсе не хотелось соваться.
Иногда по вечерам к ним в квартиру заглядывал дядя Дмитрия — Олег Кириллович Костырин. С матерью они никогда не были особо дружны. После смерти брата Олег Кириллович долго не появлялся у них в доме. Но около года назад он вдруг приехал к Дмитрию на день рождения. Они уединились в комнате и долго о чем-то беседовали.
Мать Дмитрия недолюбливала Олега Кирилловича. Он был строгий, чопорный человек с нехорошими глазами, и мать Дмитрия слегка его побаивалась. Впрочем, вполне возможно, что он был неплохим человеком, а нехорошими глаза Олега Кирилловича сделала не природа, а его профессия. Олег Кириллович был полковником МВД и работал в милиции.
Так или иначе, но Дмитрий и его дядя внезапно подружились, и мать не видела в этом ничего плохого. По крайней мере, до того момента, когда в их дверь внезапно постучалась беда.
…Скандал разгорелся из-за ссоры Дмитрия с преподавателем новых технологий, профессором Киренко. Они о чем-то поспорили на лекции, и Дмитрий обозвал профессора кретином. Все бы на том и кончилось, если бы не упрямый характер сына. После лекции он встретил профессора возле автостоянки и вновь попытался отстоять свою точку зрения. Дмитрий был нетрезв (такое с ним случалось редко, но всегда некстати).
Профессор Киренко, разумеется, не был настроен вступать со студентом в дискуссию, стоя посреди улицы. Он попросил Костырина убраться восвояси. После этой отповеди профессор стал забираться в машину, но разгоряченный алкоголем Костырин схватил его за полу пиджака и с силой дернул. В результате дорогой профессорский костюм с душераздирающим треском
7
Было семь часов вечера, когда Андрей и Дмитрий вошли в просторную, ярко освещенную комнату, расположенную в подвале жилого дома. Скорей даже не в комнату, а в небольшой зал, посреди которого стоял бильярдный стол. У стен расположились три небольших кресла и диван.
Судя по запаху краски, клея и растворителя, здесь совсем недавно делали ремонт. Свежевыкрашенные стены, белоснежные переборки из гипсокартона и аккуратные плинтусы подтверждали это.
— Вот, дружище, здесь у нас что-то вроде штаба, — сказал Костырин. — Здесь мы обсуждаем текущие дела, разрабатываем стратегию и тактику… Ну и так далее. Как тебе здесь?
— Ничего. Уютно. Сколько здесь таких залов?
— Два и мой кабинет. Следующий побольше, но там ринг. Раньше здесь был боксерский клуб, — пояснил Костырин.
На капитальной стене висело черное полотнище, на котором желтыми буквами было написано — «РОССИЯ ДЛЯ РУССКИХ». Костырин перехватил взгляд Андрея и пояснил:
— Это официальное название нашего молодежного объединения. — Он посмотрел на часы. — Сейчас подойдут остальные — познакомишься.
Они подошли минут через десять. Трое крепких парней, судя по внешности — ровесников. Всем им было не больше двадцати пяти лет.
На Андрея они посмотрели без всякого любопытства, словно он был не человеком, а частью антуража. Но так было лишь до тех пор, пока Костырин им Андрея не представил. А сделал он это весьма церемонно:
— Господа, позвольте представить вам нового члена нашего объединения — Андрея Черкасова! Я его знаю несколько лет и готов поручиться за него, как за самого себя!
Первым руку Андрею пожал высокий мускулистый парень с лысым, бледным черепом, почти безбровый, с насмешливо прищуренными глазами.
— Федчиков. Валера, — представился он. — А ты ничего, крепкий. Это хорошо. Для крепких парней у нас всегда есть работа.
Вторым был невысокий толстый парень с круглым лицом, круглыми глазами и черной полоской усиков над пухлой, как у ребенка, верхней губой. Его звали Василий Бачурин. Пожимая руку, он внимательно вгляделся в лицо Андрея и с сомнением произнес:
— Где-то я тебя уже видел… Вот только не помню где.
— Наверно, в «Серебряной вобле», — предположил Андрей. — Я туда захаживаю.
— Может быть, может быть… — пробормотал толстяк, уступая место следующему товарищу по оружию.
Третий парень был среднего роста, среднего телосложения, с глуповатым и самодовольным лицом.
— Серега Серенко, — представился он. — Добро пожаловать в наши ряды, чувак. Теперь ты можешь смел о ходить по улицам родного города. Ни одна черная мразь тебя не тронет! А если тронет, будет иметь дело с нами. И лично — со мной! Если будут проблемы — обращайся прямо ко мне. Понял, молодой?
— Ну вот, парень. Троих, а включая меня — четверых, ты уже знаешь. С другими познакомишься по ходу. Так сказать, в рабочем порядке. А теперь я покажу тебе свой личный кабинет. Пошли!