Петербургское дело
Шрифт:
— Толстый, говорите?
— Да. И усики у него еще такие были — полосочкой.
— Ясно, — кивнул Турецкий. — Запишем и это. Значит, прошли они во двор. И что дальше?
— А дальше, сынок, я уже не видела. Слышала только, как стекло дзынькнуло. И вроде как матюкнулся кто-то. Ну а потом… началось. Шум, грохот.
— Милицию почему не вызвали? — строго спросил Александр Борисович.
Глазки у бабули виновато забегали.
— Так ведь у нас тут часто шумят. Ага. То напьется кто-нибудь, то еще что. Вот третьего числа Ванька
Турецкий поморщился и сказал:
— Рассказывайте дальше.
Старуха разочарованно вздохнула.
— Дальше? А дальше выскочили они за околицу и в машину свою залезли. Мотор завели и укатили. Вот и вся история.
— Какая была машина?
— Да нешто я знаю? Автобусик такой маленький. Белый. Или… не белый?
— Товарищ следователь, не все она вам рассказала, — произнес хрипатый голос у Турецкого за спиной.
Александр Борисович обернулся и увидел перед собой старика, мужа разговорчивой бабули.
— Что? — спросил Турецкий.
— А то. Про шустрого она вам сказать забыла.
— Не забыла, а просто очередь до него еще не дошла! — сердито возразила старуха.
— Что за шустрый? — быстро спросил Турецкий.
Старик открыл было рот, но ответить не успел, бабуля вновь перехватила у него инициативу:
— А вот как только грохот у профессора в доме начался, так сразу паренек из ограды выскочил. Выскочил и к развалинам понесся. Прямо как заяц! Прыткий такой!
Турецкий грозно нахмурился:
— А вот с этого места давайте поподробнее.
В машине было душно, и Александр Борисович открыл окно.
— Сань, ты что, в могилу меня хочешь свести? — возмутился Грязнов. — Я ведь неделю как из больницы.
— Ах да. Прости.
Александр Борисович досадливо крякнул и снова закрыл окно. Сыщики продолжили разговор.
— Стало быть, профессора убили бритоголовые, — задумчиво произнес Грязнов. — А заяц…
— А заяц — это Андрей Черкасов, — закончил за него Турецкий. — Тот самый Печальный Скинхед. Опоздали мы, Слава. Теперь ищи-свищи ветра в поле. Меня вот что интересует: как они его вычислили?
— Как всегда. Стукнул кто-то. Кто-то из тех, кому Черкасов доверял.
— Гм… — Турецкий поскреб пальцами подбородок, который давно уже нуждался в хорошей бритве. — Значит, шерстить нужно среди самых близких друзей. Есть у меня один такой на примете. Семен Кондаков. Говорят, они с Черкасовым в университете были не разлей вода. Кстати, я с ним уже беседовал.
— И как?
Александр Борисович пожал плечами:
— Темный парень. Говорит спокойно, но глаза бегают, как у рецидивиста на очной ставке.
Грязнов хмыкнул:
— Так, может, у него просто проблемы с глазами?
— Может быть, — усмехнулся в ответ Турецкий. Он вынул изо рта окурок и вдавил его в переполненную пепельницу. — Сегодня же это узнаю. И если косоглазие здесь ни при чем, у меня к господину Кондакову есть пара хороших вопросов. Ты со мной поедешь?
— Нет. Мне и с агентурой моей работы хватает.
— Как там, кстати? Все схвачено?
Грязнов озабоченно нахмурился:
— Опера напрягли восемнадцать агентов по всему городу. Но информации пока ноль. Черкасова засекли возле отчего дома. Стоял, курил, выжидал. Видимо, пришел повидать мать.
— Повидал?
— Вроде нет.
— Значит, еще появится. Черкасов парень интеллигентный и в матери души не чает. — Турецкий потянулся открыть окно, но вспомнил о просьбе Грязнова и оставил ручку в покое. — Попомни мое слово, обязательно засветится.
— Не знаю, не знаю… — с сомнением произнес Грязнов.
Александр Борисович повернулся к коллеге и, весело усмехнувшись, предложил:
— Спорим?
— На что?
— На бутылку беленькой.
Глаза Грязнова лукаво заблестели.
— Раньше ты меньше чем на коньяк не спорил. Что случилось? Патриотом стал?
— Угу. С кем поведешься, от того и наберешься. Шучу, конечно. На самом деле, от коньяка башка по утрам болеть стала. Видимо, возраст берет свое.
— А от водки, значит, не бо-бо?
Турецкий покрутил головой:
— У, у. Водка — продукт кристально чистый. От нее только на хавчик по утрам пробивает. Голова не болит, душу не мутит, а вот утроба насытиться не может.
— Мне бы твои проблемы, — вздохнул Грязнов. — Ладно. Водку я тоже пью.
— В таком случае по рукам?
— По рукам.
3
Георгию Щеглову, а в просторечье Герычу, было двадцать два года. Он никогда нигде не работал. Но вовсе не из-за того, что был лентяем, а просто потому, что судьба благоволила ему. Да-да, благоволила! Именно так Герыч расценивал тот простой факт, что всегда — сколько себя помнил — занимался лишь тем, что ему нравилось. Когда Герыч нуждался в деньгах, он просто брал в руки карандаш или кисть и начинал рисовать.
Еще в девятом классе он перерисовал всех одноклассников. Просто так, для удовольствия. И не его вина, что портреты пришлись одноклассникам по душе, и они рассчитались с Герычем за портреты «черным налом». Рисовал он всегда быстро, терпеть не мог корпеть неделями над холстом. В тот раз он получил (именно так — получил, а не «заработал»!) за неделю больше, чем его мать зарабатывала за месяц.
С тех пор Герычу везло всегда. В институте его привлекли к рисованию плакатов. Конечно же с ним не расплачивались деньгами, но Герыч всегда знал, что зачет он сдаст с первого раза, да и экзамен не завалит. С ним расплачивались «духовной натурой» — так он сам это называл.