Петька Клин, налётчик
Шрифт:
– Ты...
– с отвращением буркнул Петька и поднялся, как под ударом бича; его сильное и изящное тело не хотело погибнуть, а упоминание о песне придало ему веры в себя. – Ты.. – и он оттолкнул ногой Мацана, оттолкнул, не глядя, не имея времени на ярость; глаза Петьки блестели, а походка отображала его кошачью ловкость и волчью жестокость. Уходя, сбросил с себя лишнюю одежду, ботинки и, не задумываясь, не останавливаясь, бросился в море.
Вынырнул, рванулся и поплыл, не выбирая, напрямую, инстинктивно, решительно и быстро.
Инстинкт не обманул его, через час Петька увидел
Вор лежал измученный. «О Мари, о Мари!» - пел над ним неаполитанскую песенку чистый женский голос и тоскливо гремел клавир в ближайшей вилле.
«Алмаз» выстрелил ещё несколько раз. Революционные артиллеристы не являются блестящими, но и они могут наконец попасть. С пробитым бортом, повреждённым средним помостом, барка зачерпнула воды, однако не утонула. Последние выстрелы окончательно разнесли её на куски.
V
Разом проходящая большая опасность даёт здоровым людям ощущать мир стократно ярче. Петька чувствовал в себе силу непомерную, а дерзость его не имела границ. Это был апогей его воровской романтики. Он окончательно выбрал себе профессию налётчика и здесь в изобретательности и отваге превзошёл своих предшественников.
Одновременно все поступки Петьки приукрасили оттенки живописности; окружение от него ждало игры и он давал эту игру всем существом во время опасности и во время отдыха.
Он чувствовал себя даже поэтом. Когда гармошка играла фруктовый танец, или другие воровские куплеты, рьяно и резко распевал он строки о собственных удачных походах и хвастался своей добычей, притоптывая с важным лицом в кругу интересующихся слушателей.
Однажды во время такого танца показалось ему, что на расстоянии нескольких шагов появилась сгорбленная фигура Мацана.
– Стой, Васька!
– с радостной злобой выкрикнул Клин и, когда тот не послушал, поднял с земли красный, как кровь, обломок гранита и бросил вслед фигуре.
Незнакомец обернулся, - нет, это не был Васька Мацан!
Налёты Петьки были насмешками над большевистскими институтами правопорядка. За его голову определили большую денежную премию; на него охотились и большевистские патрули и даже не большевики, чтобы получить награду. А он, сочетая неразумную небрежность о собственной безопасности с поражающими остроумием уловками, ускользал из рук преследователей.
Последнее приключение Петьки Клина произошло на улице Болгарской, воспетой во многих воровских песнях. Болгарская принадлежала тогда к району деятельности Петьки.
В глухую ночь зажёгся одноэтажный дом, зажёгся снизу, как огромный костёр, грохоча огнём и пахнущий дымом и сажей. Воды не было тогда в Одессе: водовод не давал тогда воды из Днестра, и пожарные, разбивая крюками и топорами соседние деревянные пристройки, ликвидировали пожар. Дом должен был сгореть. Отряд милиции встал вокруг, не пуская интересующихся жителей близко
В это время появилась в окне первого этажа чёрная ладная и знакомая фигура с небольшой сумкой через плечо. Фигура сделала приветственное движение для толпы вокруг.
– Это Петька Клин! – закричали голоса оттуда.
– Здрасьте, Петька Клин!
Приблизившаяся милиция и патруль красноармейцев не задумываясь открыли беспорядочную стрельбу по силуэту воровского героя.
Петька Клин исчез, но снова коротко появился в окне, чтобы показать толпе, что ему ничего не сделалось. Рёв радости и похвалы был ему ответом и не умолкал долго, хотя Петька исчез в глубине покоев.
Неизвестно, сам ли он поджёг этот старый деревянный дом, явился ли на пожар, чтобы «купить» кое-что для себя? Может его звало зрелище и удивление толпы? В любом случае на его судьбе отражалось клокотание сотен удивлённых голосов и это была самая сладкая музыка для него. В покоях было полно дыма, но Петька, не зацепив ни кресла, ступал мягко, умело находил самое ценное и бросал в мешок. Ещё несколько минут, и он имел намерение через чердак подняться на крышу, а оттуда на другие, и исчезнуть.
Солдаты перестали стрелять и хмуро смотрели в огонь и дым, раздражённые ругательствами и насмешками обрадованной толпы. Наконец командир патруля, тихо поговорив с начальником милиционеров, обратился к патрулю с восклицанием:
– Смирно! Кто хочет добровольно идти ловить Петьку Клина?
– и напомнил о денежной награде и о служебном повышении. – Пусть выступит вперёд.
Ни один из солдат не выступил: все молча смотрели, как огонь, уничтожив дверь партера и рамы окон, лизал первый этаж.
– Значит ты пойдёшь, - коротко указал офицер на первого из ряда солдата, высокого и щербатого рыжего. Тот выступил бледный, снял шинель и, не сводя глаз с пылающей двери, пошёл прямо на неё, как лунатик. Дерево шипело, трещали срубы, пламя отражалось на медных касках пожарных. Однако едва рыжий вступил в проём двери, как большая балка, искрясь в дыму мелким пламенем, упала на несчастного, раздробив ему череп. Одежда его сгорела сразу; обугленная чёрная кожа скворчала и лопалась, обнажая красные мышцы. Руки и ноги начали корчиться. Мышцы живота и хрящи рёбер пережглись, начали распадаться суставы. Женщины в толпе вскрикнули.
Офицер стоял, ничего не говоря, у застывших в напряжении солдат, - и на этот раз Петьке видно было суждено уйти.
Тогда, словно одержимый бешенством, с взбаламученным лицом продрался сквозь ряды милиции невысокий блондин и встал перед офицером.
– Я достану Петьку Клина!
– крикнул он, а его белесые ресницы дрожали и бесцветное смятое лицо было осмысленно переполнявшей его глубочайшей, поскольку почти беспричинной ненавистью.
Офицер повторил ему слова о награде и дал револьвер. Мацан (ибо это был он) не взял ничего, он смерил намётанным глазом горящий дом и вдруг, бросившись вперёд, как голодный зверь, начал выцарапываться по желобам и опорам на крышу дома. Горячее железо жгло ему руки, желоба не раз отламывались под его тяжестью, но он лез упрямо и приближался к цели.