Пётр и Павел. 1957 год
Шрифт:
Напрасно Алексей Иванович так торопился вернуться домой. За те десять дней, что он отсутствовал, Серёжка не только не потерял ни грамма веса, чего отец почему-то боялся больше всего, но даже как-то окреп, возмужал, стал взрослее. Куда девалась безпомощная растерянность избалованного горожанина, заброшенного в совершенно чуждый ему деревенский уклад? Куда девался настороженный колючий взгляд, угрюмое выражение лица и непробиваемая холодная молчаливость?.. Похоже, за время отсутствия отца парнишка и в самом деле ожил. Свежий воздух и парное молоко явно пошли ему на пользу.
Богомолов вздохнул с облегчением.
К появлению в их доме Капитолины Серёжка отнёсся спокойно,
Парень не обратил на это замечание никакого внимания и продолжал служить ей так же преданно, как и раньше.
Отец Серафим встретил Алексея Ивановича так, словно они расстались только вчера, и тут же потребовал: "Ну, друже, давай… Рассказывай, как с сестрой простился… Что племяш твой Павел?.. Чует сердце, много не-гораздов в отчем доме пережить пришлось. Не таись, мне от тебя только правда нужна… Понял, о чём я?"
Богомолов кивнул в ответ и рассказал отцу Серафиму всё без утайки.
Во время его рассказа батюшка несколько раз крестился и тихонько повторял, как бы про себя: "Господи! Спаси и помилуй!..", а когда Алексей закончил, сокрушённо вздохнул:
– Как бы племяш твой не сломался…
– Да нет!.. – возразил Богомолов. – Он на вид ещё крепкий мужик.
Отец Серафим усмехнулся:
– А видимость, Алёшка, чаще всего обманчивой бывает. Это даже детишки знают: в красивый фантик не всегда шоколадка бывает завёрнута. Случается, озорники туда хлебный мякиш кладут.
И замолчал. Сидел неподвижно, прикрыв глаза ладонями. Потом поднял голову и, ласково глянув на своего собеседника, предложил: "Давай, душа моя, помолимся…". И первый опустился на колени перед иконой Спасителя.
«О святии апостоли Петре и Павле, не отлучайтеся духом от нас, грешных раб Божиих, да не разлучимся вконец от любве Божия, но крепким заступлением вашим нас защитите, да помилует Господь всех нас молитв ваших ради, да истребит же рукописание безмерных грехов наших и да сподобит со всеми святыми блаженного Царствия и брака Агнца Своего, Ему же честь и слава, и благодарение, и поклонение во веки веков».
Потом они сидели за столом, пили чай с липовым мёдом и ванильными сухарями и молчали. Такая тишина стояла в избе, что слышно было, как во дворе со свисающих с крыши сосулек ступит редкая капель по снежному насту.
Алексей Иванович первым нарушил затянувшееся молчание:
– Ты меня прости, отче, но… всё хочу тебя спросить и не решаюсь. Никак эта мысль покоя мне не даёт. Всё думаю, думаю и путного ничего не придумаю…
– А ты говори, не стесняйся, – подбодрил его отец Серафим.
Алексей Иванович благодарно кивнул:
– В Библии сказано, Господь сотворил человека по образу и подобию Своему. Так?..
Батюшка ничего не ответил. Размочил в блюдечке с чаем сухарик и принялся сосредоточенно его жевать.
– Так, – и за него, и за себя ответил Богомолов и продолжил. – А что получилось?.. Как погляжу я, отче, на людей, что нас с тобой окружают, страшно становится. Ни за что не поверю, чтобы Господь предвидел, будто потомком Адама станет этот злодей Тараска, что брата Капитолины зарезал… Да что там
Батюшка ненадолго задумался, потом как-то грустно усмехнулся и заговорил. Медленно, тихо… Иногда замолкал, задумывался ненадолго и вновь продолжал неспешный разговор… И не разговор даже, а свои размышления вслух:
– Видишь ли, душа моя, не дано нам, простым смертным, промысел Создателя до конца постигнуть. Я, честно сказать, думаю, Господь сильно рисковал, создавая Человека… Ох, как рисковал!.. Но замысел был гениален!.. Нет, ты только вдумайся!.. Он дал Адаму разум!.. Это уже нам ясно стало: нет на свете ничего более зыбкого, шаткого, переменчивого!.. Слаб ум человеческий… Ох, как слаб!.. Инстинкт заставляет удовлетворять только крайне необходимое. А разум?.. Ох, уж этот мне разум!!!.. Он рождает самое эфемерное, что есть в этом мире, – фантазии, а те прямёхонько ведут ко всякого рода соблазнам. А там глядишь, уже бес притаился, поджидает размягшую в мечтаниях душу. И уже тихонечко шепчет на ухо: "Чем ты хуже?.. Дерзай!.." И умишко наш слабенький до того порой размечтается, что чуть ли не Богом себя возомнит, а беса и не замечает вовсе. А тот тихонько стоит в сторонке, и только хихикает гаденько, и ручонки эдак радостно потирает: мол, валяй, дуралей, не стесняйся. Вот и не устоял Адам, а следом за ним и все потомки его… То бишь мы… Все человеки на Земле… И так соблазн этот сладок нам показался!.. До сей поры охолонить себя не можем.
Алексей Иванович опешил. Ну, надо же!.. Уличить Господа в ошибке!.. Как хотите, но это уже ни на что не похоже!..
– Думаешь, богохульствую? – прямо спросил отец Серафим. – Нет, душа моя, ошибаешься!.. Восторгаюсь!.. Только Создатель мог на такой риск пойти – дать творению своему волю. Помнишь, как у Пушкина? "На свете счастья нет, но есть покой и воля…" Именно так!.. Надели Он человека одним инстинктом, чем бы тот отличался от свиньи или, скажем, какого-нибудь гада ползучего?.. И наполнился бы мир одними жующими, другу друга жрущими и приумножающими это скопище тупого безмозглого стада. А что было бы, если бы, получив такой Божественный подарок, как разум и волю, все люди стали подобиями Божиими?.. Не внешне только, айв духовном, нравственном смысле тоже… Нет, ты только представь себе, какая бы жизнь наступила на Земле!.. Райская жизнь!.. И не было бы этих страшных потерь… Не ведали бы мы, что такое горе… А зла вообще бы не существовало… В любви и согласии жили бы все твари земные. А ныне… Оглянись назад, в дрожь бросвает: сколько утрачено!.. Бедные несчастные люди совсем озверели. Знаешь, душа моя, мнится мне, наш век – время небывалых насилий над совестью человека. И порой не выдерживает она этого жуткого безпредела, гибнет. Ведь совесть человеческая очень хрупкое, нежное создание. Её беречь надо, а мы… Никогда такого прежде не было… – Отец Серафим ненадолго замолчал. Потом тихо добавил, как бы про себя: – И немудрено… Великую православную державу в атеистический нужник превратили…
– И как же Господь всё это попущает? – спросил совершенно сбитый с толку Богомолов.
– Не кощунствуй, не в Господе дело, в нас самих, – остановил его батюшка. – Достоинство потеряли… Подлинное и вечное. И в братьях своих это достоинство не видим. Или не хотим видеть. Потому, думаю, так зверски злы и так легко убиваем дружка дружку, – сказал и горестно покачал головой. – Прости, Господи!
– Так что же делать? – Алексей Иванович совсем растерялся. – Какой-то заколдованный круг получается.