Пётр и Павел. 1957 год

Десницкий Сергей Глебович

Братья послушно сели. Младший – совершенно разбитый, лишённый собственной воли, обмякший, как куль с мукой; старший… А старший вдруг ощутил себя совершенным мальчишкой, который ждёт от матери грозного выговора и неизбежного наказания. И ему стало легко. Валентина Ивановна внимательно посмотрела сначала на Петра, потом перевела взгляд на Павла. Будто выбирала, с которого ей начать.

И начала. Со старшего.

– Скажи мне, Павел, этот дурак на коленях перед тобой ползал?.. Что язык проглотил?!.. Было?..

– Было.

– Прощения у тебя просил?

– Просил.

Мать горько усмехнулась.

– Ты на него не сердись. На убогих не обижаются… Он у нас с малолетства кисейной барышней рос, сам знаешь. Недаром ты его "бабой" дразнил… Одному

Господу ведомо, сколько я сил положила, чтобы из него, хоть и плохонького, но мужика сделать. Ты думаешь, это он в горкоме секретарствует?.. Как бы не так!.. Перед каждым пленумом, перед каждым бюро мы с ним до ночи часами просиживали: стратегию и тактику вырабатывали. И все его ордена на моей груди висеть должны!.. Моими безсонными ночами, моими муками, моими болями выстраданы, выплаканы!.. Он, небось, и про фронт тебе пел, мол, "от звонка до звонка"?.. Может, оно и так, звону действительно много было, только не в окопах, на передовой, а в глубоком тылу, за линией фронта в агитбригаде. Он в кабинетной тиши листовочки сочинял, а если и залезал в окопы, то по большим праздникам только и всего на часок, не больше: по радио несчастных фрицев уговаривал, чтобы они поскорее бежали сдаваться, потому как "Гитлер капут!" Потому пороха за всю войну ему так понюхать и не довелось!.. Чья заслуга в этом?.. Опять моя!.. Это я его заставила немецкий выучить, словно предчувствовала, наперёд знала – пригодится!.. Это я день и ночь у барынь советских полы драила, панталоны их засранные стирала, а на те жалкие гроши, что они мне от щедрот своих кидали, лучших учителей ему нанимала… абрикосы и персики зимой покупала… в туберкулёзный санаторий по два раза в год отправляла!.. И всё – на свои, кровные!.. Я с него пылинки сдувала!.. Мухам садиться на его умную головушку не позволяла!.. Я!.. Одна я!..

Пётр не выдержал и, уронив голову на руки, зарыдал!.. Валентина Ивановна задохнулась и, широко раскрыв рот, стала ловить губами воздух. Павел бросился к матери:

– Мама!.. Не надо!.. Мамочка!.. Вам нельзя!.. – не зная, что в таком случае надо делать, он налил стакан воды, протянул матери.

– Мне сейчас уже всё можно, – с трудом, часто и мелко дыша, выговорила она, взяла стакан, отпила пару глотков и в изнеможении откинулась на спинку кресла. – Ох, боюсь, не успею… Так мало времени осталось… Что же это Алёшка не едет?.. Поскорей бы!..

Зинаида и Капа, прижавшись к стене, обнялись и в страхе застыли так не шевелясь. Никогда ещё они такой Валентину Ивановну не видели.

– Наклонись ко мне, – позвала она Павла. – Говорить трудно… Нечем дышать… Коли суждено так, – пусть!.. Не перед Богом – перед тобой покаюсь!.. Думаешь, Пётр на тебя донос написал?.. Нет, это я тебя в одиночку на восемь лет засадила!

И тут началось!.. Заговорили, закричали все разом, так что разобрать что-нибудь в этом гвалте было невозможно. Лишь отдельные слова вырывались из этого сумасшедшего гама.

Павел был потрясён. Он смотрел на искажённые лица Зинаиды, Петра, Капитолины и даже не пытался вникнуть в смысл того, что вырывалось из их перекошенных ртов. Он отказывался… наотрез отказывался верить в то, что мать… его родная мать могла совершить такое!.. Да попросту не мог он в такое поверить!.. Не хотел!.. Мать призвана спасти, защитить, но убивать своего сына?!.. Нет!.. Чушь какая-то несусветная!.. Бред!..

– Молчать! – заорал он вдруг так, что все вздрогнули, тут же замолкли и в страхе посмотрели на него. Какая тишина повисла на кухне! После всеобщего ора она так остро резала слух.

– Мама!.. Вы опять хотите его собой заслонить?.. Зачем?.. Никакой надобности в этом нет… Уверяю вас!.. Я не собираюсь мстить Петру… Не собираюсь ни в чём его укорять… Боже, сохрани!.. – Павел тщательно подбирал слова и всё же они выходили какими-то жалкими, пустыми… Не могли передать всего того, что творилось у него на душе. – И потом… Вы напрасно стараетесь… Я читал подлинник… Донос написан рукой Петра.

Как же Павлу было тошно!.. После разговора с братом он был убеждён: никогда более не коснётся

этой… гадости… И вот, на тебе!.. Опять приходится копаться в дерьме!.. Опять он должен вытаскивать на свет Божий то, о чём хотел поскорее забыть.

Мать посмотрела на него ласково и тихо-тихо спросила:

– Думаешь, он на это способен? – и сама ответила. – Да никогда!.. Чтобы такое совершить, силу духа надо иметь. У Петра её нет и никогда не было. Согласна пером по бумаге его рука водила, но слова-то… слова мои были!.. Мои!.. Он под мою диктовку писал…

– Что вы наделали?! – Зинаида в ужасе переводила взгляд с мужа на свекровь. – Вы хотя бы понимаете, что вы наделали?!..

– Зиночка! – закричал Пётр. – Я же не знал, что ты беременна!.. И мама тоже не знала!.. Честное слово!.. Да если бы мы знали!.. Да разве смогли бы!.. Прости, Зиночка!.. Родная моя!.. Прости!.. – он схватил её руку и стал осыпать поцелуями, без конца повторяя только одно слово: – Прости!.. Прости!.. Прости!..

– Но зачем?! – Павел и в самом деле не понимал. – Зачем?!..

– Мстила я тебе, Павел!.. Ждала, Господь покарает, а Он всё медлил!.. Вот и решилась!.. Каюсь, великий грех на душу взяла, но не могла простить, что ты предал нас… И завидовала!., зависть меня жестоко со свету сживала!.. Думала, он там в Москве жирует на генеральских харчах, а я здесь с протянутой рукой стою. Но не на паперти, а у дверей сановных барынь советских унижение каждый день терпела, копейки вымаливала. И не вынесла!.. Прости… Ненавидела я тебя… Ох, как ненавидела!.. До скрипа зубовного!.. Долго думала, как наказать?.. То одно изобрету, то другое, но… Всё не то!.. Не то!.. Побольней ударить хотелось!.. Как ты нас с отцом бегством своим огрел!.. Батюшка Пётр так тот до самой смерти от удара этого не оправился. Бывало, посреди ночи встану, проберусь к его кабинету тайком и слышу из-за двери: тихие слова молитвы он к Богоматери возносил. В замочную скважину гляну, стоит Петя, сердечный мой, перед киотом на коленях, земные поклоны бьёт и всё молится… молится… Сердце моё надвое разрывалось. Как вдруг осенило меня!.. Пусть тебя те накажут, ради кого ты отрёкся… От Отца Небесного и от отца земного… – она задыхалась, с каждым следующим словом говорить ей становилось всё труднее и труднее, но она перебарывала себя, во что бы то ни стало хотела выговориться, высказать всё. До конца! – Ты давеча Петру сказал: донос вдохновенно написан был?.. Спасибо за похвалу… Как я ликовала… когда слово за слово на бумагу ложилось!.. Никогда прежде… да и потом тоже… такой радости., счастья такого испытать не довелось!.. Да что же это Савва с Алёшкой не едет?!.. Времени у меня совсем не осталось… Не успею я!.. – Валентина Ивановна застонала, замотала головой. – Думала, приговор тебе сочиняю… а вышло… самой себе!..

– Мама!.. Не мучайте вы себя так!.. – Павел взял её за руку и гладил осторожно, медленно, всё утешить пытался.

– Павлик!.. Сыночек мой!.. Родненький!.. Кровинушка моя!.. Прости!.. Прости свою подлую мать!.. Могла бы встать, на колени перед тобой рухнула бы… ноженьки твои обцеловала бы… каждую слезинку твою, что пролил ты из-за меня, пакостной, поцелуями осушила бы!.. Только бы прощение твоё вымолить!.. Только бы от греха великого душу свою освободить!.. Но!.. Не дано!.. Не будет мне прощения!.. И Господь воздаст мне, мерзостной, по грехам моим!.. Но вы… Дети мои!.. Родные!.. Ненаглядные мои!., не казните свою грешную мать!.. Помилосердствуйте!..

Слышно было, как хлопнула входная дверь, и на кухню, не раздеваясь, вошел Алексей, следом за ним – Савва.

– Отца Николая привезли? – чуть слышно спросила умирающая старуха.

Алексей Иванович хлопнул своей ушанкой об стол.

– Батюшку в канцелярию к архирею вызвали. Завтра к обеду будет.

Валентина Ивановна вздохнула глубоко сокрушённо и сказала спокойно.

– Всё… Не успела, значит… Конец…

Откинувшись на спинку кресла, она сказала ещё раз: "Простите меня, окаянную…" – и зашептала потом одними губами: "Помилуй мя, Боже, по велицей милости твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое…"