Петр Первый на Севере
Шрифт:
– За такой способ прикажу вешать! Лиственница, кедр, дуб, корабельная сосна есть достояние государства. Надо растолковать это зырянам, пермякам, сибирякам – повсюду. Как же так можно? Ох и достанется тому на орехи, кто губит такую породу. Алешка, орехи щелкай, да шелуху-то на гостей не выплевывай, а не то я тебе определю место. Учись блюсти приличие.
– Прости, батюшка, я не нарочно…
– И черт знает, что у нас бывает! – сердито и резко заговорил Петр, обращаясь к Бажениным, и все гости притихли. – В бытность за границей, слыхивал – про нас, русских, говорят: русский как вяленая вобла, поколотить его, так он оттого лучше становится. За нелепое погубление кедров придется кое-кого поколотить, и не токмо
Помолчал Петр, взял из вазы лимон, проткнул его вилкой и стал выжимать сок в бокал, наполненный шампанским. Кое-кто из застольников последовал примеру Петра.
– Такое соединение французского вина с лимоном зело полезно для здоровья! – сказал Петр и, оставив бокал, снова обратился к Бажениным и всему застолью:
– Вот Меншиков и еще некоторые знают, какую несуразицу пришлось нам претерпеть и изживать в Воронеже, когда противу турков флот строили. Велели мы в разных воеводствах для судов одинакового размера заготовлять и в пиленом виде доставлять к Воронежу шпангоуты, кипселя, свайки да брусья. Получаем, и что же видим? Из разных мест разные размеры. Стали к делу те части пригонять – на стыках не сходятся. В чем дело? Кто напакостил? Ищите виновных! Стали искать, хвать-похвать, и оказалось: у воронежского аршина своя длина, у липецкого чуть подлинней, а у казанского аршина проклятые торгаши-татары целый вершок убавили. Кого винить? Может, такое беспутство и с гирями происходит? Многое, куда ни кинь глаз, приходится то ломать, то переделывать, то заново устанавливать. И отчего бы это в народе сие неразумение, вольность такая?.. Учиться нам, ох учиться у европейцев. Годы смуты, княжеского удельства да татарских нашествий вынудили нас, россиян, топтаться на месте, а сие значило быть в отсталости. Конец этому! Конец! – Петр поднялся, бокал в руках. – Выпьем, други-товарищи, за то, чтоб побольше было у меня Бажениных, а Россия в семиверстных сказочных сапогах шла, достигала и обгоняла Европу!
Разом крикнули «ура» – Меншиков, Ромодановский, Зотов и оба брата Баженины и все прочие, коих было не меньше ста.
Снова заговорил Петр:
– Скажи, Осип, вот эти два корабля, что ныне мы окрестили и на воду спустили, сколько времени и сколько человек строили?..
– Долгонько, ваше величество, по два года с месяцем, а то и чуть поболе! А людей на верфи да в кузницах, в столярке, на пильной мельнице и всюду всегда душ за шестьсот…
– И тут нам учиться надобно у аглицких мастеров и строителей. Там покрупнее корабли военные о семидесяти пушках строятся в один год, а мастеровых людей при сем полтораста. Вот так надо успевать! И все-таки Осипа Баженина мы будем почитать в высоком чине корабельного мастера. Он того достоин и впредь такое звание оправдает.
Петр обнял и поцеловал сначала Осипа, потом Федора.
Наугощавшись, сделали передышку, пошатываясь и громко, весело болтая между собой, вышли в баженинский сад прохладиться.
Петр шел в обнимку с Осипом Бажениным, и вдруг слышит подвыпивший государь: за решетчатым крашеным забором сада столпившиеся мужики ропотно, сначала тихо и робко, а потом громче и громче, чтобы до царевых ушей дошло, запереговаривались:
– Баженин мужика убил…
– Да, да, мужика убил Баженин.
– Все знают, мужика-то зазря Баженин убил.
– Было дело, Баженин мужика убил.
– Мужика убил!..
Петр слушал, слушал и говорит мужикам:
– Слышу, мужички, слышу… Было бы куда хуже, когда бы мужик убил Баженина. Мужиков много, а Баженин один. Понимать это надо. Спору нет, и мужик бережения достоин, душа человеческая…
Мужики притихли. А царь с Бажениным пошел на пруд подивиться, как там резвятся в живорыбных клетках сиги и нельмы, стерлядь аршинная и полупудовая
– А что, Осип, был случай у тебя с мужиком? Опростоволосился, пришиб, или как? – спросил погодя Петр Баженина и погрозил ему тростью.
– Повинен, ваше величество, мужики правду ропчут. Случилось мне однажды куда-то торопно ехать, а конюх замешкался, не успел вовремя коня в коляску заложить. Ну, я сгоряча-то, не рассчитав, сильно его в висок ударил. Грешен, убил, ваше величество…
– Негоже так. Грех на душу брать, добро бы за вину тяжкую, а ведь ни за что, за пустяк. Неладно у тебя вышло.
Из глубины сада, со стороны запруженной речки Вавчуги, до ушей Петра донесся голос царевича:
– Батюшка, сюда иди, сюда. Здесь потеха…
Вокруг царевича у запруды стояли люди из свиты Петра и хохотали над тем, как голый карлик Ермошка кувыркался в воде, хватая за бока увертливых и скользких тюленей.
– Батюшка, они не кусаются. Нам бы таких в Преображенское…
– Не довезти. Подохнут. Баловство одно. – И пошел опять Петр с Бажениным вдвоем, разговаривая о делах – насчет новых заложенных кораблей.
В небольшой еловой рощице стояла своя, домовая, баженинская бревенчатая церковь, пятиглавая, с шатровой колоколенкой. На главах, крытых лемеховой дранкой, сияли при солнечном закате обитые жестью деревянные восьмиконечные кресты. Время подходило к вечерне, но подвыпивший поп не спешил к службе, да и у гостей баженинских не было молитвенного настроения. К тому же братья Баженины предупредили гостей, что после прогулки на свежем воздухе будет чем поужинать и опохмелиться перед отъездом.
– Давай, Осип, слазаем на колокольню, страсть люблю позвонить, благо сегодня духов день.
Опираясь на длинную трость, украшенную набалдашником из дорогого полупрозрачного камня, Петр крупными шагами пошел к колокольне. Царь, а за ним Баженин поднялись по узкой, зигзагообразной лестнице. Отдышались. Подошли к перилам.
– Экой простор! Так и кажется, напрасно человеку крыльев бог не дал. Полететь бы отсюда… – восхищаясь, говорил Петр, увидев с колокольни распахнувшийся перед его глазами бесконечный – ни конца, ни краю – лесной простор, пересеченный голубым плесом могучей и в этот час спокойной Двины. Отвинтил с трости набалдашник, с другого конца крышечку снял, приставил трость к глазу и повел головой вокруг.
– Далече видно. А все лес, лес и лес. Хвойное море!.. Россия! Где тебе есть подобные страны? У кого такое богатство? Не втуне ныне к Архангельску сто сорок девять кораблей пришло. Стало быть, есть за чем. – Подал трость Осипу Баженину. – На-ко полюбуйся, в каких добрых местах живешь и подвизаешься. Поистине, крыльев человеку недостает… А хочешь, Баженин, весь край сей, сколь глазом отсель окинешь, все, с лесами, полями, лугами и деревнями, что увидишь, – все тебе подарю за добрую службу? Владей и служи мне делом и правдой, все это твое будет…
Умный Баженин понимал, что государева щедрость отчасти от хмельного зелия, отчасти от доброго расположения исходит и оттого, что два новеньких корабля около устья Вавчуги радуют его царскую душу. Тогда Баженин, как повествует предание народное, сказал:
– Куда мне столько, ваше величество, особливо деревни. Не хочу владеть душами человеческими, кои подобием мне равны. Непригоже на вольном севере, где живут такие же потомки новгородцев, как и мы с братом, непригоже нам барствовать. Да и люди здешние, как зачуют над собою такую власть, так и разбегутся на все стороны, А бежать, государь, есть куда, – места здесь недосягаемые. От Карельского Выга, от порожистой Кеми до Урала и во всю Сибирь – сплошные леса. А нашего русского мужика, государь, сердить негоже. Дай ему топор да лошадь, он, где хочет, там и угнездится и заживет… Мне бы, ваше величество, лесу, сколько надобно на корабли, безотказно, и тем я буду предоволен…