Петрович
Шрифт:
Однако «фуршетом» в павильоне эта свадьба без невесты не ограничилась. У Митрохина нашлись еще деньги, отложенные, как он сказал, «на черный день», и он пригласил желающих в шашлычную «Восток». Быстро составился коллектив энтузиастов, возглавил который, разумеется, Пал Палыч Тамбовский.
— Дранг нах Остен! — проревел он пароходным голосом.
Петровичу тоже хотелось пойти в шашлычную, но попытка отпроситься у Станислава Адольфовича успеха не имела.
Гости схлынули, оставив после себя плаз, мокрый от шампанского, и пустые конфетные коробки. Комната вновь обрела свой привычный облик и тишину.
В отделе пропаганды остались только пустые столы да одиноко вязавшая Юлия Анатольевна, вся покрытая веснушками по причине беременности. Даже не попытавшись завязать с ней разговор, Петрович проследовал в сени-курилку. Там по-прежнему дождь слюнявил снаружи стекла запертых дверей. Он словно просился в павильон — с вялым упорством нищего или сумасшедшего.
Эта московская осенняя затяжная непогода была непривычна южанину. Казалось странным, что дождь может идти сам по себе, в то время как город продолжает жить своей обыденной жизнью. Петрович вспомнил, как, бывало, ждала, как жадно глотала влагу родимая приволжская супесь, — и вздохнул.
— Привет.
Вздрогнув от неожиданности, Петрович обернулся. Это был Юсупов.
— Привет, но мы уже виделись.
— Разве?
Фотограф высек огонь из хромированной зажигалки и прикурил.
— Что же ты не на свадьбе? — спросил он с усмешкой. — Не позвали?
Петрович смущенно кашлянул:
— Нет… я сам не пошел.
— Да-да… — Юсупов, похоже, не поверил.
— А вы, Саша… вы почему с ними не пошли?
— Я-то?.. — Фотограф по-рыбьи бездыханно выпустил изо рта дым. — Я не пошел, потому что мне и здесь надоел этот паноптикум.
Больше они ни о чем не говорили. Американская сигарета финишировала первой, и Юсупов ушел.
Петрович бросил свой окурок в ведро, еще раз посмотрел на дождик и поплелся назад, в комнату с плазом. Здесь все было по-прежнему: Станислав Адольфовович, Карен и Олег Михайлович тихо трудились на своих местах. Прикинув, кому из них составить компанию, Петрович выбрал Олега Михайловича. Как собеседник, макетчик устраивал Петровича тем, что никогда над ним не подтрунивал и даже на явные его глупости отвечал обычно лишь отеческой мягкой улыбкой.
Но сегодня Петрович совершил ошибку. Будучи сам слегка на взводе, он не заметил, что Олег Михайлович нынче не в себе.
— Можно?
Не дожидаясь позволения, он подсел к макетчику, колдовавшему в парах ацетона над анатомированным карбюратором, и непринужденно заложил ногу на ногу.
— Что же, Олег Михайлович, вы не приняли участия? Нехорошо…
Помолчав, макетчик ответил бесцветным голосом:
— Так… Настроения нет.
— Зря, зря…
Петрович покачал ногой и вдруг по-митрохински закхекал:
— А Федя-то, Федя разгулялся!
— Федор Васильевич, — поправил Олег Михайлович.
— Ну да… А этот-то, Протопопов…
Макетчик уронил на стол детальку, бывшую у него в руках, и поднял глаза, сильно увеличенные очками. Петрович увидел, что лицо его багровеет.
— По-моему, Георгий, вы маленький мерзавец, — сказал Олег Михайлович негромко.
— Что?.. Как вы сказали? — Петрович помертвел.
— Я сказал то, что сказал. — Голос макетчика креп. — Я давно заметил, что вы нас изучаете… но кто дал вам право? Кто мы вам — насекомые?.. мертвые души?
— Олег, Олег!.. — Станислав Адольфович в другом конце комнаты громыхнул стулом.
— Ну устрой нам похороны, щенок! — закричал вдруг Олег Михайлович.
Руки у него заходили ходуном, и на губах показалась пенка; тело его поехало со стула. Но Станислав Адольфович с Кареном были уже тут. Макетчику стали совать к носу ватку, смоченную ацетоном.
— Уйди!.. Пусть он уйдет… Не хочу разгрр… врр… — Изо рта Олега Михайловича понеслись нечленораздельные звуки, и у него начались судороги.
Станислав Адольфович махнул рукой, чтобы Петрович скрылся, но тот и так уже, струсив, прятался за кульман.
Припадок, впрочем, длился недолго. Вскоре Олег Михайлович перестал дергаться и затих, приходя в сознание. Когда дыхание его стало ровным, а взгляд осмысленным, его подняли и посадили на стул. Не говоря ни слова, Станислав Адольфович с Авакяном вернулись на свои места. В комнате воцарилась гнетущая тишина.
Петрович, убравшись за кульман, так там и сидел, впечатленный не столько припадком Олега Михайловича, сколько полученной от него неожиданной и незаслуженной выволочкой. Он был ошеломлен и обижен, как человек, которого покусала во дворе знакомая сто лет собака… Ну да, он позволил себе развязный, неприличный тон, но не ругать же его за это такими словами, не падать же на пол… Тем не менее стыд жег Петровича, и он обещал себе завтра же навсегда исчезнуть из проклятого павильона.
Спустя некоторое время Олег Михайлович в своем углу ожил. Молча, с угрюмым видом он собрал вещи, оделся — и, ни с кем не прощаясь, ушел.
И снова в комнате стало тихо, так тихо, что слышно было, как дождь постукивает в окна — словно кто-то ходил по стеклам маленькими коготками.
Очень, очень нескоро шевельнулся Станислав Адольфович. Он открыл тумбу своего стола и достал из нее недопитую бутылку божоле.
— Вам, Карен, не предлагаю, — сказал он, — вы у нас непьющий. А вы, Георгий Петрович, не хотите ли на посошок?
Петрович отозвался не сразу:
— Хочу.
— Ну так идите сюда… что вы там спрятались.
Несмело Петрович покинул свое убежище и пересел в кресло.
— А знаете, Олег в чем-то прав, — раздумчиво произнес Станислав Адольфович, наполняя стаканы.
Петрович покраснел:
— В том, что я мерзавец?
— Нет, конечно… — Станислав Адольфович усмехнулся. — Я имею в виду нас… паноптикум, как вы изволили выразиться. Конечно, мы тут можем показаться бездельниками, занимающимися чепухой, умничающими попусту… собственно, так оно и есть. Но ведь на все имеются причины… много причин, от нас не зависящих. Почему, к примеру, спивается Пал Палыч? Вы не подумайте, что я его оправдываю… но… вы понимаете, о чем я говорю?