Петровская набережная
Шрифт:
— Да в лагере такой и вышки нет, — сказал Митя.
— Мы в бассейне сдавали, там была. Но майор не разрешил. Да, так вот сообщают нам, что дружки Курова опять что-то отобрали. Ленька говорит мне: «Все, идем!». А дело было здесь, в лагере. Вошли мы, значит, в их палатку. Куров на койке валяется, а около него еще человека четыре, самые здоровенные в роте. Жуют, на нас смотрят. Куров жевать перестал. Он, вообще-то, старше был, года, наверно, на два, из юнг пришел. Ленька повернулся ко мне и говорит: «Назад!» «Ну, — думаю, — и ты струсил». Но он только до нашей палатки вернулся. А у нас там были лопатки саперные получены как раз к занятиям. «Бери
— Как так? — спросил Митя, который уже всей душой успел поверить Лене Глушкову. — Как это — не вернулся?
— Не вернулся…
Остров наконец целиком выплыл из темноты, но «противник», наверно, еще не проснулся, и черные сосны на острове были заодно с черными валунами, черным тростником и черными березами.
— Погиб, — сказал Толя. — Подорвался.
— Тоже… рыбу глушил? — холодея, спросил Митя.
— Нет. Просто шел по лесу, задел какую-то проволоку, а она к взрывателю тянулась.
— Где это было? — спросил Митя, ощущая непреодолимое желание приподняться с земли, на которую он так беззаботно, так бездумно лег.
— Какая разница где? В лесу, под Лугой. А думаешь, здесь сейчас ничего такого быть не может? — сказал Толя, словно чувствуя, как Мите хочется встать, и нарочно его испытывая. — Вот сейчас мы лежим, а под нами, может, такая штука закопана…
— Тут минеры все облазили, — не очень уверенно сказал Митя.
— Облазили, не облазили… Каждый метр не прощупаешь.
— Да ты к чему это?
— А к тому… Кого что ждет — это неизвестно. Вот Ленька — шел себе просто по лесу. И нет его.
— Ну так что ты хочешь сказать?
— Что?! — вдруг обозлился Толя. — А то, что ты как недоразвитый! «Снаряд»! «Граната»! Хвастается еще! Мало случаев знаешь, да? У тебя что, в жизни цели никакой нет?
— Какой цели? — рассеянно спросил Митя. — Ты о чем?
Цель у Мити, вообще-то, была вроде… Ну, закончить училище как следует… Так ведь это у всех такая цель. А еще? Какая ж еще цель?
— А ты? — спросил Митя. — С тобой-то дальше что было?
Толя не ответил. Митя вспомнил о том, что говорили, когда Толя появился у них в роте.
— У тебя правда сотрясение мозга было?
Толя молчал. Митя совсем не хотел его обидеть. Но на второй год у них, вообще-то, не оставляли, другое дело — такая причина.
— Ну, нам так сказали. Мол, из-за этого ты лежал несколько месяцев. Лежал, да? У тебя голова была пробита?
Какое-то странное было сейчас у Толи лицо. Митя никогда еще такого выражения на нем не видел. Губы у Толи были как два кирпича, положенные один впритирку к другому. Или это рассвет виноват?
— Ты хотел бы обратно в ту роту? — спросил Митя, поняв, что на предыдущий вопрос Толя не ответит.
— Обратно? — произнес Толя. — Как это — обратно? Нет. Надо здесь.
— Что «здесь»?
Но Толя опять не ответил. Деревья острова уже можно было различить по отдельности. И опять,
— Бежать можешь? — прошептал Толя.
— Могу… Ясно, могу.
— «Ясно»… Не очень-то ясно, больной вроде бы.
— Да это уже прошло.
Ну тогда дуй! Доложи, что они проснулись и грузят шлюпки
Митя бежал сквозь рассветный, набухший сыростью лес, но уже скоро ему стало казаться, что это не он, Митя, бежит по лесу, стоящем неподвижно, а все наоборот: Митя будто замер, в то время как лес, накренясь и охлестывая Митю мокрыми ветками, понесся мимо. Отдельно от себя Митя слышал свои шаги, отдельно — как громко стучит сердце, и вдруг, прекрасно видя, что прямо перед ним огромный камень, Митя едва увернулся, с размаху оттолкнувшись рукой от его замшелого сырого лба. Оказывается, кружилась голова. Митя пошел шагом, потом снова побежал и бежал, пока мог.
За километр от лагеря он наткнулся на свои дозоры.
Лейтенант Тулунбаев лежал в своей палатке не раздеваясь. Лицо его было накрыто фуражкой.
— Товарищ лейтенант…
— Слушаю, Нелидов, — сказал лейтенант из-под фуражки, будто вовсе и не думал спать.
А через пятнадцать минут в большой палатке Митиного взвода было уже пусто, в ней находился один только Митя. Рота строилась на линейке, но Митю это построение не касалось.
И все-таки, прежде чем залезть под одеяло, Митя подошел к пологу и выглянул в щель. Рота стояла повзводно, перед Митиной палаткой выстроился его второй взвод, а перед соседней палаткой — третий. Митя нашел глазами Карасева. Рук Женьки отсюда видно не было, но Митя видел Женькино лицо. Лицо было как лицо. Нормальное.
И, забираясь под заправленное еще со вчерашнего дня одеяло, Митя почувствовал, что он не только дрожит, а весь сотрясается. Это был настоящий озноб, но озноб счастливый: Митя еще никогда не испытывал такого наслаждения просто от того, что ложится в постель и наконец-то может закрыть глаза.
Белый флаг
Спал Митя часа четыре. Он не слышал, как множество раз забегали в палатку то за тем, то за другим ребята из его взвода, не слышал, как пришел Толя Кричевский и что сказал Кричевскому заглянувший в палатку Тулунбаев. Проснулся Митя сам. В застегнутой на все костыльки желтой от солнца палатке было душно. Митя прислушался. В лагере стояла непривычная тишина.
— Выспался?
Митю всегда поражала Толина особенность — после ночных дневальств Толе не требовалось отсыпаться: чуть приляжет, слегка вздремнет — и все, не то что Митя, который ходит потом целые сутки, словно заложило уши. Спроси его тут, как его зовут, — надолго задумается.
— Угу, — сказал Митя.
Склянки у грибка на линейке отбили половину одиннадцатого.
— Вставай! Нам в одиннадцать быть в штабе, — сказал Толя.
В штабе они узнали, что их имена уже внесены в приказ, который будут зачитывать после окончания военной игры. Благодаря их донесениям, защитники заняли самые дальние от лагеря рубежи обороны. Сейчас все ждут атаку. Неизвестно только, когда она начнется. Вот это-то и надо теперь узнать.