Петровские дни

Салиас-де-Турнемир Евгений Андреевич

— То-то ты кричала ночью! — заявил Тит, вспомнив.

— Да, кричала! И ещё бы не кричать, сам ты посуди. Смотрю я, а Матюшка без головы, и сказывает мне: "Алёнушка, голову-то у меня псы отгрызли". Я проснулась и принялась орать.

Старуха, выслушав сон внучки, объяснила, что этакого хорошего сна редко когда дождёшься. Стало быть, будут от Матюшки вести не худые.

Тит стал было ухмыляться недоверчиво, но Алёнка оживилась и заметила брату:

— Ты вот что, Титушка. Ты этак не ухмыляйся! Бабуся такая отгадчица, что всякий сон так

тебе и распишет. Коли она говорит, что мой сон хороший, то, стало быть, так и есть.

— Знаю. Токмо, помню, бывало тоже, что бабуся и зря отгадывала.

Пред полуднем старуха собралась на свой огород. Тит хотел тоже пойти с ней — помочь нарвать побольше огурчиков и дотащить домой. Но едва только собрались они и отошли на несколько шагов от дома, как на опушке леса, окружающего палаты графа Разумовского, показался парень, который не шёл, а бежал.

Через мгновение и старуха и Тит узнали его сразу. Это был Матюшка. Завидя их, он уже припустился рысью и в нескольких шагах от них, махая руками, начал кричать:

— Вольная! Вольная!

Подбежав, он обнял старуху, расцеловался с ней, чуть не сбив её с ног, затем расцеловался с Титом и, стараясь передохнуть, выкрикнул:

— Воля! Воля! Отпустили! Вот она! В кармане!

И он вынул лист, на котором было что-то написано, а внизу была кудрявая подпись.

— Это вот, значит… Мне читали, Тут значится: "отпускаю Матвея, вот, на волю, на все четыре сторонушки". Вот тут значится "Иван Орлов"!

Старуха была поражена, но улыбалась. И глаза её старые будто помолодели и сверкали. Тит, тоже изумлённый, стоял разинув рот.

— За сколько? — выговорила наконец Параскева. — И когда деньги платить?

— За сколько?! — .
– вскрикнул Матюшка. — Бабуся, родимая! Ни за сколько! Даром! Даром! Пойми ты! Чудеса в решете… Я помру, ей-Богу, помру! Где Алёнка?

— Дома… Пойдём! — выговорил Тит, чувствуя, что у него всё ещё в голове какой-то туман. Вспомнив о сестре, он остановил приятеля за руку.

— Стой, Матюшка! Этак грех! А ну как всё вздор? Зачем сестрёнку смущать? Ведь этак обрадуешь, да потом окажется всё враками, она захворает с горя.

— Что ты, глупый! — закричал Матюшка. — Да эту бумагу все во двору читали, все меня поздравляли… Сам Иван Григорьевич вызывал, в руки мне её дал и сказал сам: "Ну, Матюшка, ступай на все четыре стороны, лети вольной птицей. А отпущаю тебя потому, что мне так указано. А то бы не отпустил".

И Матюшка, завидя вышедшую на крылечко Алёнку, бросился к ней бегом, крича то же слово:

— Вольный! Вольный!

— Уму помраченье, — сказал Тит, — Видно, и впрямь сила твоя барыня.

Параскева видела, как Матюшка обнял её правнучку и целовал без зазрения совести, зная, что они всё видят. И старуха начала утирать сухие глаза, которые плакали без слёз.

XI

Переезд в дом дяди сильно повлиял на молодого человека. Прежде всего совершенно изменился его образ жизни. У себя на квартире

он вставал и, по выражению дядьки, тыкался из угла в угол, то присаживаясь к окошку поглазеть на улицу, то выходя во двор и в конюшню поглядеть на лошадь и поболтать с Титом. Затем он отправлялся на ординарные услуги, вздыхая о том, что он исполняет у Трубецкой должность "побегушки". А затем, возвратясь домой, он опять не знал, что с собой поделать.

Немудрено, что при этакой жизни он чуть не "загубился", по выражению того же Кузьмича, с красивой пономарихой. Понятно, что из-за этого скучного препровождения времени он заявил Кузьмичу, что готов равно и жениться и удавиться.

Теперь время шло совершенно на иной лад. В доме дяди бывали с утра гости, и Александр Алексеевич требовал, чтобы племянник был у него, знакомился со всеми, кто приезжает, а за отсутствием дяди принимал бы гостей. Много раз уже повторял князь Сашку:

— Почитай ты себя не племянником, а моим родным сыном! Стало быть, если отца в доме нет, то сын — хозяин и должен его замещать во всём.

И если когда-то Сашок жаловался дядьке, что чувствует в себе мало светскости, что, как только много народу, у него уходит душа в пятки, то теперь, в несколько дней, молодой человек развернулся и, уже не смущаясь, принимал гостей дяди и сам отправлялся в гости.

В его распоряжении было три экипажа и до дюжины лошадей, которых так и определяли "выездом молодого князя". В доме вообще постоянно слышались теперь выражения "молодой князь" и "старый князь".

Однажды князь Александр Алексеевич слышал громкое приказание дворецкого:

— Иди к князю! Князь зовёт!

И на вопрос: "Какой?" — крикнул:

— Старый князь!

И Александр Алексеевич, обратясь к стоявшему около него племяннику, поклонился ему в пояс, прибавив:

— Вот тебе и здравствуйте! Спасибо вам, Александр Никитич, за производство меня в следующий чин. Был я просто князь, а нынче вот стал старый князь.

В то же время переезд к дяде как бы изменил отчасти и общественное положение Сашка. С первого же дня он заметил, что все относятся к нему иначе, чем прежде: кто с большей ласковостью, а кто с большим почтением. Только один Романов оставался всё тем же, но другие знакомые в Москве совершенно изменили своё обращение с ним. Прежде его спрашивали несколько небрежно:

— Ну, князёк, как поживаете?

Теперь говорили почтительнее:

— Всё ли в добром здоровье, князь?

Сашку показалось, что не только князь Трубецкой, но и княгиня Серафима Григорьевна тоже стали будто относиться к нему иначе, в особенности княгиня. Она перестала кликать его, прибавляя слова "воробей, галчонок, щенок"…

Побывав снова один раз у Квощинских, не вследствие личного желания, а по неустанным просьбам Кузьмича, Сашок заметил, что вся семья приняла его ещё с большим почётом, чем в первый раз. В особенности же стал вдруг чрезвычайно любезен и мил в обращении с молодым человеком Павел Максимович.