Певец тропических островов
Шрифт:
— В Ченстохове живет одна особа… довольно известная, даже уважаемая в легионерских кругах, но на самом деле — опасная шантажистка!.. Ох, мне так душно, пан Янек, я просто умираю от волнения!.. Она знает какую-то важную, безумно важную государственную тайну… которую готова выдать не задумавшись, потому что человек она непорядочный, да, пан Янек, непорядочный, и способна на все… Она грозила мне неприятностями! Воображает, будто я у нее в когтях!
— А кому она собирается выдать важную тайну? — спросил пан Янек.
— Кому? Всем!.. Хотя бы ксендзу, который придет ее исповедовать.
— А с какой стати ксендз
— Она хочет этого ксендза скомпрометировать!.. — Воцарилась тишина, и огромное, страшно тяжелое кресло как будто само отодвинулось от Ягуси вместе с сидящим в нем офицером. — Она… она… с помощью своей прислуги собирает секретную информацию о том, что делается у нас в полку! — продолжала Ягуся. — Она… она… когда говорила со мной по телефону, велела пользоваться условным кодом, наверняка шпионским!.. Она…
— Минуточку, пани Ягуся, давайте по порядку. Каким образом она намерена скомпрометировать ксендза? Пофлиртовать, что ли, с ним собирается?
— Ах, пан Янек, вы неисправимый шутник! Это же деревенский священник, верно, какой-нибудь толстяк в залатанной сутане!
— Как же можно его скомпрометировать?
— У этой особы есть враги, которые немедленно начнут ксендзу мстить!
— Мстить? За что?
— Они решат, что ему известна эта тайна, что она на исповеди во всем открылась!.. Ох, пан Янек, я все время держалась, а сейчас, видно, наступила реакция… Ох!..
— Ну что вы, пани Ягуся! А тайна исповеди — забыли?
Впрочем, немного погодя кресло опять самостоятельно пришло в движение и настолько приблизилось к майорше, что белые звездочки заплясали у нее прямо перед глазами. Она поняла, что сумела наконец-то заинтересовать пана Янека. Ей это подсказала женская интуиция. Однако — странное дело! — при всем ее трепетном почтении к профессии гостя, майорше почудилось, что из кресла вдруг повеяло холодком. Неужели ей не доверяют?
Не доверяют! Значит, Вахицкая все-таки была права. Тень от нее, вероятно, падала на всякого, кто с ней общался. Ужасно! Но как могло случиться, что именно Ягусе, такой славной и доброжелательной, так горячо любящей свое государство, вдруг перестали доверять! Нет, этого не может быть! Это неправда! Я просто чересчур впечатлительна, мне только так показалось, подумала она.
— Вы еще не сказали, как зовут эту особу, — послышалось из кресла.
— Ванда Вахицкая!
— Ва-хиц-кая? — В голосе, произнесшем эту фамилию, прозвучало не столько изумление, сколько смущение и растерянность.
Так мы иной раз смущаемся, когда из-за внезапного провала в памяти, увидев в трамвае знакомое лицо, не можем решить, следует ли поклониться. А вдруг это кто-то незнакомый?
— Вахицкая? — повторил пан Янек. — Что-то я ни про какую Вахицкую у нас в Ченстохове не слыхал… Ва-хиц-кая? Кто такая? Вы ее знаете? Что за личность?
— Ка-ак? Вы не могли не слышать этой фамилии! Она чуть ли не золотыми буквами пропечатана во всех брошюрах о деятельности Польской военной организации! Сам Рымовский, не то Сирко-Серошевский, когда-то о ней писал в "Газете польской". Якобы в те времена она носила на пальце перстень — огромный, вот такой, открывающийся, — и там, под камнем, был тайничок, а в нем цианистый калий, с которым она никогда-никогда не расставалась. Так говорят! Я сама слыхала! Но сегодня
Теперь она почувствовала разочарование оттого, что пан Янек неожиданно оказался так туп. Он все не мог сообразить, о ком идет речь, даже лоб потер ладонью. Только упоминание о цианистом калии — единственно! — произвело на него впечатление. Он пренебрежительно — что было довольно-таки неуместно — хмыкнул. Оказывается, он отлично в этом разбирался. В чем? Ну, скажем, в таких вещах, как цианистый калий. Он объяснил Ягусе, что этот яд обладает особым свойством: очень легко выдыхается. А выдохнувшись, становится безвредным. Так что Вахицкая могла с равным успехом носить в перстне сахарную пудру.
— Правда? Серьезно? — обрадовалась Ягуся. — Вот ви-диге!.. Даже тут эта мерзкая особа поступила непорядочно… Подумать только! Позволила окружить свое имя легендой, возносящей ее до небес и насквозь лживой! Вы в самом деле ничего о ней не слышали, пан Янек? Не псевдоним, кажется, сестра Ванда.
— Вы ведь знаете, меня больше интересует немчура…
Да. Пан Янек неотступно следил за зарождавшейся тогда "пятой колонной", знал все о происках ее агентов, о каждом их шаге, о контактах с некоторыми нелояльными гражданами… Последние тоже были у него на заметке, да-да! Но что общего может иметь какая-то Вахицкая, к тому же, как вы утверждаете, старая патриотка, с этой немчурой? Подумайте хорошенько сами, панн Ягуся. Почему это должно меня интересовать, с какой стати? Кроме того…
— Кроме того. — Кресло еще пододвинулось, и из глубины его на этот раз повеяло чем-то пронзительно неприятным. — Дело в том, пани Ягуся, что у нас подобные вещи вообще невозможны. Чтобы кто-то кому-то мстил? Кто? За что?! Как вы это себе представляете? Уж и не знаю, что о вас думать…
Мерцающие на обивке звездочки вдруг будто потускнели. Майорше почудилось, что ее парадное кресло, предмет зависти всей Ченстоховы, такое домашнее и привычное, вдруг исполнилось враждебной силы, готовящей ей какой-то подвох. Ну не странно ли это, господин адвокат? Она даже начала кресла бояться и, продолжая беседовать с паном Янеком, старалась смотреть куда угодно, только не в ту сторону. У нее появилось ощущение, будто что-то случилось или она совершила бестактность, неизвестно только — какую. Ей и до сих пор это непонятно. Да, она сказала, что кто-то будет мстить Вахицкой, если та проговорится, — ну и что? Это ведь совершенно естественно. Почему же пан Янек так возмутился?
Все же он попросил ее рассказать поподробней, что и как было. Но именно это и оказалось самым скверным — хуже всего остального. Потому что она ни с того ни с сего начала путаться. Рассказ не клеился, когда же Ягуся дошла до кульминационной точки, то окончательно растерялась и никак не могла объяснить, чем ей угрожала Вахицкая и почему она должна считать себя впутанной в какую-то историю и, соответственно, чем-то скомпромети-резанной. Она по-прежнему ощущала присутствие кресла, которое теперь молчало, и молчание это становилось все более тягостным. В конце концов Ягуся не выдержала и воскликнула, точно оправдываясь, хотя, видит бог, оправдываться у нее не было никаких, ну просто никаких причин: