Пейтон-Плейс

Металиус Грейс

Констанс автоматически накрывала на стол, скорее по привычке, чем сознательно, правильно расставляя тарелки и бокалы.

— Я никогда не верила в то, что она уехала надолго, — сказала она. — Мне казалось, она вернется месяцев через шесть, и вот теперь она в Нью-Йорке уже больше двух лет. Как ты думаешь, это после нашей свадьбы она стала чувствовать себя третьим лишним в семье?

— Нет, не думаю, — ответил Майк. — Хотя наши отношения с Эллисон никогда не были такими, какими бы мне хотелось. Мне кажется, она стала думать об отъезде после самоубийства Нелли Кросс.

Между Майком и Констанс было заключено своего рода молчаливое соглашение — когда бы они ни вспоминали

ту пору тридцать девятого года, для указания времени событий они говорили о самоубийстве Нелли Кросс и никогда о том, что это случилось тогда, когда Эллисон узнала правду о своем отце и о своем рождении.

— Но мне кажется, что решение приняло окончательную форму, — продолжал Майк, — после несчастного случая с Кэти Элсворс, во время судебного разбирательства. Думаю, после этого она уже не могла по-прежнему воспринимать Пейтон-Плейс.

— Если это главная причина отъезда, то это просто глупо, — заявила Констанс. — То, что Элсворсы подали в суд на Лесли Харрингтона, не имело никакого отношения к Эллисон. Это было не ее дело.

— Это было дело каждого, — тихо сказал Майк.

Позже, стоя у раковины с грязной посудой, Констанс подумала, что, возможно, Майк был прав, когда сказал, что это касалось каждого. Случившееся раскололо Пейтон-Плейс на две части и поэтому касалось всех независимо от желания. И все-таки, вспоминала Констанс, не только дело Элсворсов повлияло на Эллисон. Эллисон начала меняться еще до этого. После того как Констанс привезла ее домой из больницы, куда она попала после неприятных разбирательств с Норманом Пейджем и трагедии Нелли Кросс, Эллисон уже никогда не была прежним ребенком. «И еще одно, — неохотно подумала Констанс. — Правда о ее отце и обо мне». Она страшно переживала, хотя все время старалась показать, что ей это безразлично. Интересно, подумала Констанс, правда ли то, что дети, растущие без отца, всегда удачливы в выбранной области, потому что чувствуют, что должны отыграться. Констанс посмотрела на мыльную воду, и пена вдруг окрасилась в радужные цвета и замерцала в заполнившихся слезами глазах. Она не имеет права быть такой счастливой после того, как потеряла Эллисон. Констанс вытерла о плечо мокрую щеку и прислушалась к совсем не мелодичному свисту Майка, который возился в подвале с круглой пилой.

«Я так счастлива, — виновато подумала Констанс. — Но прежде всего я должна была подумать об Эллисон».

Тогда, в 39-м, она не думала о ней в первую очередь. Констанс отчетливо помнила ту жаркую ночь после самоубийства Нелли Кросс, когда Эллисон лежала в больнице в состоянии шока. Больше всего в ту ночь Констанс боялась потерять Майка Росси. Когда все уже было улажено, насколько это было возможно, Майк медленно отъехал от стоянки у больницы Пейтон-Плейс. Констанс помнила, он молчал, молчала и она, сидя на переднем сиденье рядом с ним. Он не попросил ее придвинуться поближе, как обычно делал, и не взял ее руку в свою. Констанс сидела, прижавшись к дверце, от страха у нее был неприятный привкус во рту. Майк подъехал к месту, которое называлось «Конец дороги», и, когда он разворачивал машину, фары осветили весь город внизу, — он напоминал лоскутное одеяло. Майк сидел не шевелясь и молчал, Констанс не осмеливалась сказать ни слова. Наконец он выкинул окурок в окно и повернулся к Констанс. При лунном свете черты его лица были столь резкими, что Констанс задрожала.

— Расскажи мне об этом, — сказал Майк, но не дотронулся до нее. Не дотронулся и тогда, когда Констанс не выдержала и заплакала.

— Нечего рассказывать, — сказала она. — Я никогда в жизни не была замужем. Вот и все. Эллисон — незаконнорожденный ребенок,

и с самого ее рождения я делала все, чтобы скрыть это. Когда она родилась, мы с мамой исправили ее свидетельство о рождении, так чтобы никто никогда не догадался. Эллисон на целый год старше, чем думает. Я делала все, чтобы защитить ее, но у нее нет отца, и тут я ничего не могу изменить.

— Благородные слова о защите своего ребенка — полная туфта, — грубо сказал Майк. — Ты защищала себя, а не ее. Что касается фактов, — должна ли ты была обрушивать на нее правду так, как ты это сделала, а? В свое время я сталкивался с жестокостью, Констанс. Я видел немало. Но я никогда не видел ничего такого, что можно было бы сравнить с тем, что ты сделала с Эллисон сегодня вечером.

— Черт возьми, а что я по-твоему должна была делать? — воскликнула Констанс, понимая, что говорит как сварливая старуха, но не в силах остановиться. — Что, черт возьми, я должна с ней делать? Разрешать ей бегать в лес с каждым парнем, с которым она встречается? Это я должна делать? Тогда я стала бы единственной матерью в мире, которая согласна с твоими теориями о сексе для детей.

— Но ты ведь не знаешь, занимались ли Эллисон и Норман чем-то, что не вызывает твоего одобрения, — холодно сказал Майк.

— Да, черт возьми, я знаю! Она копия своего отца. Чем больше я смотрю на нее, тем больше вижу в ней Эллисона Маккензи. Секс. Это все, о чем он думал, и его дочь тоже. Мне даже не надо внимательно присматриваться к ней, чтобы увидеть в ней ее отца.

— Это не Эллисона Маккензи ты видишь в своей дочери, — сказал Майк. — Это ты, и это тебя пугает. Ты боишься, что с ней случится то же, что и с тобой, и она останется одна с ребенком на руках. Об этом ты думала, когда сегодня вечером увидела Эллисон и Нормана. И тебе даже не пришло в голову, что, возможно, она не такая, как ты.

— Это неправда! — кричала Констанс. — В этом возрасте я не была такая, как Эллисон. Я бы никогда не пошла с парнем в лес заниматься тем, чем занималась Эллисон.

— Откуда ты знаешь, чем занималась Эллисон? Ты даже не дала ей возможности сказать хоть слово, а сразу начала работать своим ядовитым языком.

— Говорю тебе, я просто знаю и все!

— По собственному опыту? — спросил Майк.

— О, как я тебя ненавижу! Как я тебя ненавижу!

— Нет, — сказал Майк, — ты ненавидишь не меня, ты ненавидишь правду. Разница между нами, Констанс, в том, что я принимаю правду, какой бы она ни была. Но что я ненавижу, так это ложь.

Он завел машину и, не сказав больше ни слова, поехал к ее дому на Буковой улице, и Констанс знала, что она его потеряла.

— Как ты мог говорить, что любишь меня? — сказала она, выходя из машины. — Как ты мог любить меня, а потом говорить так, как сегодня вечером?

— Я не сказал, что стал любить тебя меньше, Констанс, — устало сказал Майк. — Я только сказал, что ненавижу ложь. Я два года хотел, чтобы ты вышла за меня замуж, потому что я любил тебя. Я и сейчас хочу, чтобы ты вышла за меня, потому что я тебя люблю, но я не могу видеть, как ты лжешь каждый раз, когда не можешь посмотреть правде в глаза.

— А ты, наверное, никогда не врал, — по-детски сказала Констанс.

— Очень редко, — сказал он, — когда правда могла причинить больше вреда, чем пользы, и редко заходил так далеко, чтобы врать самому себе. Более того, Констанс, я никогда не лгал тебе. Между мужчиной и женщиной не может быть ни доверия, ни уверенности друг в друге, если нет правды.

— Хорошо, — разозлившись, сказала Констанс. — Если ты хочешь правду, пошли в дом, и ты получишь ее. Всю до последней капли. Пошли.