Пейзаж души: «Поэзия гор и вод»

Бо Ли

Путником случайным мы живем, В смерти лишь становимся собой, Небо и земля — ночлежный дом, Заметенный пылью вековой. Бесполезно Зелье на луне, И Фусан порубят на дрова, Ствол стоит, не зная о весне, Выцветшим костям нужны ль слова? Мир всегда исполнен вздохов был… Стоит ли ценить мирскую пыль?!

745 г.

Быть может, в той же лодке, возвращаясь домой, Ли Бо подумал о себе как о путнике, которого лишь смерть вернет в истинный «дом». Эта идея восходит к древнему

философу Ле-цзы, сюжет которого поэт дополняет образами никчемности порошка бессмертия, который толчет на луне мифический заяц; обреченности достающего вершиной до солнца дерева Фусан; гниения и гибели природы и человека (ствол сосны и кости мертвецов).

«Волна качает пару белых чаек…»

Волна качает пару белых чаек, Взлетает клик над синею водой. Морские твари чаек привечают, Им чужд журавль за облачной грядой. Их тени спят, очерчены луною, Весна влечет в душистые цветы. Меж них и я с омытою душою Забуду мир ничтожной суеты.

Стихотворение № 42 цикла «Дух старины», 744 г.

Ли Бо всю жизнь жаждал стать Журавлем в облаках, что в данном контексте следует воспринимать не в сакральном смысле, а скорее как образ «человека при должности», то есть вписанного в социальную иерархию, несвободного, что противопоставляется естественности вольных птиц; к этому времени Ли Бо уже осознает тщету своей мечты о государевом служении и готовится покинуть двор императора, после чего возвращается домой в Восточное Лу, но не триумфатором, как он писал в одном из более ранних стихотворений, а разочарованным «путником», «пришельцем».

«Отдалился зыбким сном Чанъань…»

Для Ли Бо Чанъань — не город, не только столица, окруженная ореолом пребывающего там «Сына Неба» — императора, на службу которому всю жизнь рвался поэт. Это — его сломанная судьба, его великий самообман. Трижды приезжал он в столицу, запрашивая «высочайшей аудиенции», он жаждал как мудрый советник вместе с государем вести страну к благоденствию, но большего, чем место придворного стихотворца, ему не предложили, и в этом — трагедия «земного» Ли Бо. Покидая двор в 744 г., поэт с горечью написал: «Сей бренный мир не отвергаю я, / Он сам меня отринул, мир людской».

Провожаю секретаря Лу в Долину лютни

Осень. Ночь. И ветер над водой. Тех времен уж рядом нет со мной, Отдалился зыбким сном Чанъань… Где же день, когда вернусь домой?!

747 г.

Долина лютни: ущелье изогнутой формы близ Колдовской горы (Ушань) над рекой Янцзы на территории уезда Ушань совр. пров. Сычуань.

На закате думаю о горах

Дождь кончился, и зелень засверкала, Раскинулся закат на небесах. С весенним ветерком весна настала, И я раскрылся, как цветок в ветвях. Но лепестки падут поближе к ночи, Мне горько видеть их печальный вид, К Святым горам душа сорваться хочет — Там Путь познать и с Зельем воспарить.

б\г (предположительно, в Чанъани)

Путь: понятие Дао (основной принцип конфуцианско-даоского мироздания) словарно переводится как «путь, дорога». Зелье: даоский эликсир бессмертия.

Провожаю Цая, человека гор

Сей бренный мир не отвергаю я, Он сам меня отринул, мир людской. В

ладье святой за грани бытия К восьми пределам унесусь легко. Был янец, как скакун, и резв, и смел, Гадатель Тан прозрел его судьбу. Но не буди Дракона, видя перл, И в тьме отыщешь ты Великий Путь. У нас в горах — луна в ветвях сосны, Да будут наши чаши там полны!

744 г.

Человек гор: отшельник. Янец: сюжет о жившем в времена Чжаньго Цай Цзэ из царства Янь, который однажды спросил гадателя Тан Цзюя: «Я знатен и богат, но вот что мне не ведомо, так это моя судьба», — на что гадатель ответил: «Говорят, что мудрецы не идут в министры, боюсь, что таковы и Вы, господин… А отпущено господину 43 года, начиная с сегодняшнего дня»; вскоре Цай Цзэ стал министром в царстве Цинь; здесь намек на расцвет судьбы отшельника Цая (фамилии пишутся одним и тем же иероглифом). Гадатель Тан: Тан Цзюй. Перл: сюжет из Чжуан-цзы (гл. «Ле Защита разбойников») о бедном юноше, нашедшем жемчужину, но отец велел ему разбить ее, потому что это жемчужина из-под головы Черного Дракона, спящего в пучине, и, если разбудить Дракона, тот, обнаружив пропажу, погубит юношу.

Поднимаюсь на пик Великой Белизны

Покоряю до лучей заката Пик Великой Белизны крутой. И звезда Тайбо мне тоже рада, Отворяет небо предо мной. Унеси меня, прохладный ветер, В бездну легковейных облаков — Длань воздев, взлечу я в лунном свете, Позади оставив цепь хребтов. Край Угун покину навсегда — И когда еще вернусь сюда?

730 г., осень

Пик Великой Белизны (Тайбо): главная вершина горного массива Циньлин, находится на юге уезда Мэй пров. Шэньси к западу от Чанъани. Название идет от нетающей снежной шапки на вершине. Оно созвучно тому второму, «взрослому» имени поэта, которое он получил по достижении совершеннолетия (20 лет), отвечая семейному преданию: перед рождением сына его матери будто бы явился во сне дух звезды Тайбо (Венера). Угун: название уезда и горы, в нем находящейся, рядом с Тайбо.

Поднимаюсь на городскую башню в Синьпин

Пришлось покинуть мне столичный град. Домой! Мне осень душу бередит. В безбрежность опускается закат, Холодная в реке волна бежит, По Цинь плывут над кручей облака, На отмель сел усталый дикий гусь, Десятки сотен ли — луга, луга… И путником овладевает грусть.

730 г., осень

Синьпин: округ на территории совр. пров. Шэньси; в этих местах в древности было царство, а затем империя Цинь.

Весной возвращаюсь на гору Чжуннань,

где отшельничал у Дракона в соснах

На южный склон Чжуннань вернулся я. Как будто ничего и не менялось: Все те же струи прежнего ручья, Все те же камни прислонились к скалам, Окно с востока — в розовых цветах, На северной стене лиан так много… Как долго я не приходил сюда! Уже деревья выросли высоко… Но прежде я вина подать велю — Ночь проведу один и во хмелю.