Пейзаж души: «Поэзия гор и вод»

Бо Ли

А вот что было на десятый день девятой луны

На склон горы взобрался я вчера И вновь иду туда с вином в кувшине. Хрисанфы грустны с самого утра — В Чунъян топтали их, потопчут ныне.

762 г. (или 763 г.)

Стихотворение написано на следующий день после «В девятый день [девятой луны] выпиваю на Драконьей горе».

Выпьем!

Вы видели, как Желтая река с Небес стекала И безвозвратно исчезала в море? Вы видели в больших дворцах власы в зерцалах? — С утра черны, а к

ночи в снег их превращало горе. Бери от жизни все, что радостно и мило, Да не скудеет тот бокал, что обращен к луне! Растрачу все, чем Небо одарило. Что тысяча монет! — Опять придут ко мне. Бычка прирежем, запечем барашка, Три сотни — разом! — опрокинем чаши. Ах, мудрый Цэнь, ученый брат Даньцю, Давайте выпьем-ка и вновь осушим! Ко мне склоните ваши уши, И я вам песенку спою. Что нам дворцы, где яств полны столы?! Пусть трезвость к нам, хмельным, и не придет. Мудрец всегда мирские отвергал дары, Стяжает славу только тот, кто пьет! Как Цао Чжи в пирах Беседки умиленья С вином за десять тысяч — это наслажденье! Ты думаешь, трактирщик, денег нет? Друзей я не оставлю без вина. Возьми-ка дорогого скакуна И шубу в тысячу монет, Пошли слугу ко мне за ними — и налей полней, Чтоб скорбь тысячелетнюю избыть в душе моей.

736 г., осень, близ Лояна в горах над Хуанхэ (или 734 в горах Сун в Хэнани)

В любой хронологии это — визит вместе с Цэнь Сюнем к давнему другу мудрому даосу Юань Даньцю, когда они переживают неудачу посещения поэтом столицы Чанъань.

Ли Бо взял за основу короткую древнюю песню в жанре юэфу, однако, значительно расширив ее, вложил туда, помимо питейных мотивов (упоминание о древнем поэте-императоре Цао Чжи и его знаменитом пире в Беседка умиленья, павильоне в окрестностях Лояна, описанном в стихотворении Цао Чжи) личные переживания по поводу краткости жизни и невозможности применить данные Небом таланты.

С Юань Даньцю Ли Бо познакомился еще в 720-х годах (по версии в беллетризованной биографии — в 720 г. на башне Саньхуа в Чэнду, которую Ли Бо описал в раннем стихотворении «Поднимаюсь на башню Саньхуа в Парчовом граде»).

Подношу стихи, прощаясь в Гуанлине

За вазу дали мне вино на диво, Но возвращаться надо все равно. Коней стреножим под плакучей ивой И у обочины допьем вино. Над морем встали горы голубые, За краем неба — бирюза воды… Простимся, возбужденные, хмельные, Хотя и нет в том никакой нужды.

726 г.

Пью и пою

Жил Чисун на Цветике Златом, Ань Цишэн — на острове Пэнлае. Эти люди древности святой, Оперившись, где теперь летают? Лишь мгновенье вспышки — жизнь моя, И другие времена настанут, Неизменны Небо и Земля, Человек дряхлеет постоянно. Есть ли смысл — желания таить? Взять бокал — и из него не пить?

748 г.

Не столь уж частый мотив такого противопоставления земного и небесного, в котором сквозит горькая ирония в адрес Неба с неизвестно куда девшимися святыми Чисуном (Чисун-цзы) с горы Золотой цветок (в пров. Чжэцзян, севернее г. Цзиньхуа), Ань Цишэном, удалившимся от пригласившего его к себе императора Цинь Шихуана на мифический остров Пэнлай, и вообще всеми Оперившимися — людьми, ставшими бессмертными святыми (взлетев в небо, они постепенно обрастают перьями).

Сянъянская песнь

Солнце к ночи прячется в горах, Кто-то там без шапки спит в кустах — Ну,

веселье для сянъянской ребятни, Все горланят «Ах, копытца медные». Не смеяться над почтенным кто бы смог? Распластался, точно глиняный комок. Ай да чарка — желтый попугай! В день по триста опрокидывай! И за век — за тридцать тысяч дней Даже волны станут зеленей, Виноградным вдруг покажутся вином, Сусло сладкое поднимется холмом. Я на девку обменяю скакуна, Замурлычет песенку, хмельна, На телеге — чайничек вина, Флейта с дудкой убеждают пить до дна. Чем вздыхать над незадавшейся судьбой, Опрокинь-ка ты кувшинчик под луной. Посмотри на старый памятник Ян Ху — Черепашка раскололась, весь во мху. Стоит ли слезинки здесь ронять? Стоит ли здесь душу омрачать? Ветер и луна всегда с тобой — Хоть ты рухни яшмовой горой. Молодецкий ковшик для винца — Ты с Ли Бо до самого конца. Скрылась Тучка княжеских утех На восток давно поток утек…

733 г.

Анакреонтический гимн, созданный в период, когда Ли Бо покидает Шу, путешествует, женится, заводит дом под г. Аньлу (совр. пров. Хубэй) и хижину в горах в 60 ли от дома. С г. Сянъян (к югу от Аньлу) связана история о посадском начальнике Шань Цзяне, что любил там погулять и, захмелев, засыпал в кустах без шапки, что считалось непристойным. Ли Бо не осуждает его и присовокупляет другой легендарный эпизод с неким Чжэн Сюанем, который в день мог выпить триста чаш. Над незадачливой судьбой вздыхал живший еще до рубежа новой эры Ли Сы, сначала возвысившийся, а затем по навету казненный. Кутиле Ян Ху поставили памятник, но каменная черепаха у подножия, символизировавая долгую жизнь, раскололась. Лишь ветер и луна тебя не покинут, хоть ты рухни яшмовой горой, как шутили про весельчака Хуэй Кана. Реки утекают, тучек и дождя, как именовались любострастные княжьи утехи в оде древнего поэта, давно уже нет. Лишь «молодецкий ковшик», что изготовляли умельцы в Юйчжане, не изменит Ли Бо.

«Уйду в туман Пэнлайский на восток!»

Пейзажная лирика Ли Бо — это не столько то, что он видит, сколько то, что чувствует. И потому среди реальных «гор и вод» у него летают фантастические птицы, из тумана сновидения проявляется остров бессмертных Пэнлай, а сам он, набросив на себя вечернюю зарю, в порыве левитации возносится на Девятое Небо к самому Верховному Владыке. В этом разделе как раз и собраны такие мистические пейзажи, одухотворенные чувством поэта и тем самым становящиеся его реальностью.

В песне изливаю свои мысли о вознесении

Песнь о том, как я лелею мысль о вознесении Куда лечу, Журавль, над синим морем, Стремясь к востоку, где душе вольней? Пэнлай все ближе, и святые смотрят, Встречая песней с Яшмовых ветвей. Заслуживают Яо, Шунь укора, А после них — и вовсе суета. Не уносите, Черепахи, горы! — Манит меня Пэнлая высота.

744 г.

Синее море: мифологические либо Восточное море, либо Северное море (залив Бохай), где находились острова бессметрных святых. Яшмовые ветви: мифическое дерево бессмертных растет на Пэнлае; образ из трактата Ле-цзы. Яо, Шунь: мифические первопредки, канонизированные конфуцианством, у даосов к ним отношение иное («И совсем погибла жизнь праведная, когда Яо и Шунь взялись управлять Поднебесным миром. Тогда и начались разные усовершенствования в устроении государства, исчезли первозданная чистота и безыскусность нравов, люди отошли от Пути, гонясь за добродетелями, и отреклись от своих жизненных свойств ради благочестивого поведения. Вот тогда люди отвернулись от своей природы и стали жить собственным разумением» — «Чжуан-цзы», глава 16, пер. В. Малявина). Черепахи: по Ле-цзы, гигантские черепахи унесли далеко в Восточное море три острова бессмертных (три горы, в том числе и Пэнлай).