Пейзаж с озером Нево
Шрифт:
Рем не выдержал и выключил телевизор. Звуки из-за стены вновь проникли в комнату. Там двигали стульями, шаркали подошвами – ребята уходили. Комок смеха выкатился в коридор. Кто-то без стука рванул Ремову дверь.
– Мы на толчок, – сообщил знакомый голос, переполненный уверенностью в успех. – Сегодня можно хапнуть мясца… Что вы, Рем Андреич, скажете насчет мясца, а?
Рем почувствовал, как ненависть клубком вертится и подпирает к горлу от одного звука этого голоса. Но он сдержался и поднял голову, переводя дыхание, будто задыхаясь. Веселая Валькина физиономия кирпичного оттенка с белыми прожигами скалилась двумя рядами
– Никак пустой? – наигранно изумился Валька. – Рем, тебе это непростительно. Понимаю, Коляй – балбес, а ты… – он сделал значительную паузу.
«Значит, уже все знает от Кольки», – с тоской подумал Рем.
– К тому же надо помнить о долге. Пять литров…
– Но позавчера было только три! – вскричал Рем.
– Так это ж позавчера, мой милый… С позавчера знаешь сколько воды утекло…
Рем стиснул зубы. Вальку надо было перетерпеть, как головную боль.
– Чего ты хочешь?
– Сам знаешь. Ну, напрягись… Головка бо-бо, я понимаю.
– Стимулин, – пробормотал Рем, с трудом вытолкнув из горла это слово…
– Вот видишь, вспомнил, – закудахтал Валька тоненьким голоском, столь неуместном при его большом и красивом теле. – Ну, давай, неси скорей, это совсем не больно…
Рем свесился с дивана и вытянул за угол свой ящик, запустил руку внутрь и стал шарить.
– Вишь какой у него сундучок знатный, – хмыкнул Валька.
Рем достал полиэтиленовый мешок, наполненный до половины белым порошком и связанный узлом у горловины. Помедлив, он взвесил его на руке, потом лениво размахнулся и бросил. Валька поймал.
– Ну ладненько, – проблеял он. – Считай, два литра отдал. Осталось три, – и толкнув хилую дверку плечиком, исчез.
«Гад», – прохрипел Рем и вскочил. Пинком ноги сбросил крышку с ящика, схватил ружье и вылетел в коридор. Но там уже никого не было, даже шаги стихли, как будто Валька и его дружки мгновенно испарились…
Рем вернулся к себе, ненависть ушла мутной пеной вместе с Валькиным исчезновением, а следом камнем навалилось бессилие.
«Сдохну, а воды брать больше не буду… получу и отдам всю до капли, сдохну, но отдам…» – «Не отдашь, – усмехнулся тут же второй, ехидный и склизкий голос. – Потому что в самом деле сдохнешь тогда…» – «Сбегу! – хотел крикнуть Рем. – Уеду домой или вообще – куда глаза глядят… Валька не найдет…» – «Ерунда, этот где угодно достанет, хоть здесь, в общаге, хоть со дна озера… И дом не спасет».
Мысль о доме тут же сцепилась с мыслью о Сашеньке, а та повлекла мысль о воде – чистой, прозрачной, такой, какая бывает в воротниках у страшасиков. Ее можно видеть, когда везут в прозрачных герметичных бутылях с дойки… Тысяча литров ежедневно в экологическую комиссию. А ему для Сашеньки надо литр в день и тогда пройдут эти страшные мешки под глазами и отеки на ногах. Ну и для матери немного, Вальке отдать, ему, Рему вдосталь напиться. Одного бы страшасика за глаза хватило… А он, скотина, утонул вместе с водой – ни себе, ни людям, как говорится… Рем затряс головой. Завтра он такого не допустит, завтра он приволочет целехонькую тушу к берегу… Нет, две, нет, три… Сознание начало мутиться и тут он услышал рев страшасиков. Сначала ему представилось, что он на озере с ружьем гонится
В дверь негромко стукнули… Валька вернулся, что ли?
Выполз, как таракан, из потайного угла и явился вновь позубоскалить…
– Завтра разочтемся! – крикнул Рем, вскакивая.
Но тот, за дверью, не ушел, а вновь постучал, резче, настойчивее…
– Ах, ты! – Рем рванулся к двери и с силой распахнул.
На пороге стояла Женька, держа в руках что-то завернутое в штормовку. Она по-прежнему была в одной футболке и руки ее обгорели до красноты сырого мяса. А сверток в руках чем-то напоминал укутанного ребенка… Неужели? Рем и сам понимал, что догадка нелепа и пути Сашеньки и Женьки никак пересечься не могли, но… Рем отступил, пропуская Женьку в комнату. У нее было зареванное опухшее лицо. Она прошла, будто не видя Рема, огляделась, но без любопытства, мельком, и положила сверток на диван поверх серого ветхого белья, сбитого в кучу…
– Смотри, – проговорила она тихо, все еще не оборачиваясь к Рему и отбросила полу штормовки. Только теперь Рем заметил, что зеленая ткань измазана бурым…
На штормовке, неподвижный, лежал страшасик. Он был еще жив. Его серый в бородавках бок вздымался от трудного дыхания. Но вокруг шеи теперь топорщились не один, а два воротника с пурпурными неровными краями – кровь свернулась черными блестящими комочками, тянулась алыми тягучими нитями… Кто-то вспорол воротник по периметру в бессильной злобе, не найдя воды…
– Сделай что-нибудь, – попросила Женька пустым усталым голосом.
– Кто это сделал? Колька? – спросил Рем, невольно морщась.
– Нет, парни из береговой охраны отобрали у меня… и… – Женька по-старушечьи подперла кулачком щеку и попросила: – Сделай что-нибудь…
– Что я могу?! – огрызнулся Рем, испытывая в этот момент ненависть ко всему миру: к черной туше озера, к истекающему кровью страшасику и кровавому закатному солнцу. – Я же не врач, не ветеринар… Я специалист по оборудованию…
– А, ты можешь только убивать, – уязвила Женька.
Рем сжал кулаки, будто собирался ее ударить.
– Ну хорошо, – с внезапной легкостью он согласился. – Я могу кое-что, только гарантий никаких… – Женька с готовностью привстала. – Забирай своего поросенка и за мной, только тихо.
Яркий красный свет сменился обессилевшим лиловым. Солнце нырнуло за черный срез сухостоя и мир очень медленно неохотно угасал. Здание биостанции с двумя массивными, похожими на крепостные, башнями, безмолвствовало: все сотрудники, которым положено дежурить и работать сейчас, сбежались смотреть на вечернюю дойку. Со стороны «коровника» доносился рев страшасиков, человечьих голосов и злобное урчание техники.
Рем сделал знак Женьке и торопливо, почти бегом, направился к боковому входу – широкой, обитой железом двери, на которой краской в двух местах было написано: «Виварий». Они вошли, и в темноте, на ощупь, двинулись по коридору. В бетонном мешке, разрезанном полосками тусклого света, стоял тяжелых запах, который всегда царит в зверинцах, где, предназначенное для свободы, держат в неволе зверье. Впрочем, запах почти не беспокоил людей, за высокими загородками, кто-то ворочался и тяжело дышал.