Пейзаж с видом на кладбище
Шрифт:
Червон с Юркой налегали на выпивку; недавно «развязавший» гробовщик силился угнаться за могильщиками, но сидящая рядом жена раз за разом отодвигала от него наполненную водкой рюмку. Остальные, перебрасываясь незначительными фразами, ковырялись вилками в наскоро приготовленной, нехитрой закуске. В самом неловком положении оказались Славка с Оксаной. Они не только никогда не пили водки, но и не присутствовали на подобных мероприятиях, и каждое слово им давалось с огромным трудом.
В самый разгар «веселья» в мастерскую зашел Копылов. Посмотрел на часы: после окончания рабочего времени, особенно
– По какому поводу праздник?
– Успех сборной по футболу отмечаем, – усмехнулся Калошин. – Как не выпить по такому поводу, Владимырыч?
– Если бы они последнее место заняли – вы бы всё равно пили, – буркнул инженер.
– Вот, – Людмила ладонью указала на Квазиморду с Оксаной, – к нашему сторожу жена приехала. – Вы присаживайтесь, Иван Владимирович.
– Жена? – переспросил Копылов, скривив в фальшивой улыбке лицо. – И в паспортах обоих супругов этот замечательный факт, надеюсь, отмечен?
Оксана со Славкой переглянулись – ни у одного из них не было никаких документов. Над столом нависла гнетущая тишина.
– Ладно, гуляйте дальше, – инженер придвинул к столу табуретку и, развернувшись, пошел к двери.
– Владимырыч, подожди меня во дворе, – сказал Калошин, неуклюже выбираясь из-за стола.
– Камень хороший привезли в одно место, начальник, – скульптор спустился по ступенькам и, достав из кармана пачку сигарет, закурил. Тут же закашлялся. – За половину цены люди отдадут.
У инженера заметно улучшилось настроение.
– Ты бы бросил курить, Виталька, – он с повышенным вниманием посмотрел на Калошина. – Вон как похудел…
– Только с одним условием камень получишь, Владимырыч, – ваятель вытер платком вспотевший лоб.
– Это еще с каким условием? – насторожился Копылов.
– Сторожу и его бабе сделаешь паспорта и комнату в малосемейной общаге.
Инженер молчал, разглядывая свои ногти.
– Камня много, Владимырыч, – скульптор швырнул окурок в кусты. – Розовая брехча, черный гранит, ну и, естественно, мрамор.
– Ладно, сделаю, Виталик, только скажи мне… – Копылов сузил до щелочки свои глаза. – Зачем тебе это надо?
– Езжай домой, босс, – Калошин пошел к двери в мастерскую. – Боюсь, ты не поймешь. «Когда б вы знали, из какого сора»...
– Что, что? – переспросил инженер.
Ваятель, ничего не ответив, медленно поднялся по ступенькам.
XXIV
Уже несколько дней скульптор Калошин не выходил на работу. Проведавшая его Людмила сказала, что ему стало совсем плохо. Зачем-то снизив голос до шепота, добавила, что у Виталия та самая, нехорошая болезнь, от которой нет спасения.
– Ты бы сходил, Василий, – обратилась она ко мне. – У него же никого нет…
– Ни жены, ни детей? – удивился я. – И никогда не было? Ну да, он говорил мне об этом… Но я подумал, что он пошутил.
– Говорит, не было… – пожала плечами гробовщица. – Шутит-не шутит! Хер вас поймет. Скрытными вы иногда бываете! За достоинство свое мужицкое опасаетесь, что ли? – почему-то рассердилась Людмила.
День прошел в унылом молчании, каждый сосредоточенно занимался своим делом,
На мои настойчивые звонки к двери никто не подходил. Я уже разворачивался уйти, – может, Виталия положили в больницу? – как послышались тяжелые шаркающие шаги, и щелкнул отворяемый замок.
– А, это ты… – не очень дружелюбно сказал скульптор. – Что ж проходи, коли пришел. – Виталий медленно передвигался по квартире, одной рукой опираясь о стенку, а другой придерживая спадающие с него пижамные брюки. – Видишь, как похудел? – он взглянул на меня потускневшими глазами. – Прям, хоть подтяжки покупай, – пытаясь шутить, сказал Виталий. – Никогда их не носил…
За последние полторы недели, в течение которых я не видел Калошина, в его внешности произошли значительные перемены. Некогда бодро-розовое лицо осунулось и побледнело. Кожа на нем обвисла и стала дряблой. Волосы на голове, совсем недавно вьющиеся и пышные, почти прямыми блеклыми прядями ниспадали на желтый блестящий лоб. Тонкими дрожащими пальцами Виталий старался застегнуть пижаму.
На мгновение застыл, уловив мой взгляд. Вопросительно вздернул брови, посиневшие губы растянулись в подобие улыбки:
– Не похож? – произнес он, закачав головой. – Так-то, брат… Как говорит мой помощник Гришка: на всё воля Божья. Как он там, не шалит без меня?
Я, пожав плечами, ответил, что не шалит.
– Присаживайся в кресло напротив, – Калошин, кряхтя, опустился на кровать. – И больше не смотри на меня так, – он, шутя, погрозил пальцем.
– Как «так»? – удивился я.
– Взглядом художника, пытающегося запечатлеть триумф смерти над угасающим телом, – хозяину, наконец, удалось застегнуть пуговицу. – Однажды Василий Суриков выставил за дверь самого Льва Николаевича, когда тот, придя проведать умирающую жену живописца, слишком уж внимательно наблюдал последние часы несчастной женщины. «Уходи прочь, злой старик!» – вскричал в гневе автор «Боярыни Морозовой» – усмехнулся Виталий.
– Да не смотрел я так… – возмутился я, поражаясь прозорливости скульптора. «Рыбак рыбака…»
– Шучу я, – сказал Калошин. Тут же застонал, прижав руку к правому боку, словно пытаясь утихомирить боль. Ладонью стал шарить по тумбочке. Нащупал упаковку с таблетками. Торопливыми пальцами отделил одну и, постукивая зубами о стакан, запил ее водой.
Изменился скульптор не только внешне; от его прежней веселости и бесшабашности не осталось и следа. Время от времени Виталий морщил лицо – боль не отпускала. Он прислонил подушку к спинке кровати и тяжело на нее опустился. Я чувствовал себя в чем-то виноватым, и присутствие мое, скорее всего, выглядело неуместным. Однако нужен был какой-нибудь, пусть незначительный повод, чтобы подняться и уйти.