Пи*ец, сказал отец
Шрифт:
Знай цену деньгам
— Хватит, поговорили, бля! Давайте ужинать, в самом-то деле.
Мои родители выросли в бедности: мама в нищем итальянском поселке близ Лос-Анджелеса (детей в семье было шестеро, в четырнадцать лет мама осталась круглой сиротой и ее, а также остальных детей разобрали родственники), папа на ферме в Кентукки. Папины родители были издольщиками, и лишь когда папе было четырнадцать, его отец выкупил эту
— Если у меня болели уши, мама в них сикала, чтобы унять боль, — как-то поведал мне папа, пытаясь разъяснить, как они бедствовали.
— Пап, ну это скорее чудачество такое. Это, мне кажется, не от бедности.
— Гм… — Папа на несколько минут призадумался. — Да, наверно, пример не самый удачный…
Как бы то ни было, родители при всяком удобном случае напоминали нам с братьями, что мы-то живем припеваючи.
— Только и знаете, что носиться на скейтах и великах! Ну прямо английская королева, бля! — отчитывал нас папа, когда в выходные мы, заигравшись с друзьями, не помогали по дому.
Иногда родители тревожились, что мы растем в тепличных условиях, не понимаем, как нелегко достаются деньги и каково это, еле сводить концы с концами. Еще до поступления на юридический (кстати, получив диплом, мама стала консультировать бедняков) мама посвящала много времени волонтерской работе в трущобах Сан-Диего. Помогала семьям, которые остались без крова, и семьям, где оба родителя безработные: организовывала продленку для школьников, советовала, как встать на ноги с помощью государства. Если я жаловался на жизнь, она начинала рассказывать мне об этих семьях.
— Почему ты не ешь макароны? — спросила мама за ужином меня, десятилетнего.
— Они же с горошком.
— Выложи горошек на край тарелки, а макароны съешь.
— Мам, да ты же знаешь, я горошек не люблю. Но все равно его в макароны кладешь — ну зачем?
— Стоп-стоп! Смотри, друг, ты сейчас нарвешься! — взревел папа, подняв глаза от тарелки. — Это твоя мать. Ты ей не ровня. Вот она, — и он показал рукой на потолок, — а вот ты, — папа опустил руку почти до пола. — Если она до скончания веков вздумает кормить нас одним горошком, ты будешь каждый день сидеть за столом как миленький, и есть этот горошек, и говорить «спасибо», и просить добавки.
— А зачем мне просить добавки, если я ненавижу горошек? — поинтересовался я.
Папа велел мне: «Иди к себе в комнату и сиди — гулять не пойдешь». По крайней мере, так расшифровал его слова я сам, потому что он орал с полным ртом горошка. Этак через неделю мама пришла из юридической библиотеки чуть позже обычного. Мы с братом сидели на диване и смотрели телевизор, а папа клевал носом в кресле-качалке. Мама выключила телевизор. Внезапная тишина разбудила папу.
— Важная информация: мы будем питаться так, как питаются неимущие, — объявила мама всем нам.
— А кто такие «неимущие»? — спросил я шепотом у своего брата Ивэна.
— Ну… типа нищие,
Мама разъяснила, что побывала в магазине, где ее знакомые бедняки отоваривают бесплатные талоны, которые выдает им государство. Описала ассортимент: «Нет-нет, там не все продукты просроченные, но все какие-то не очень аппетитные на вид». А в заключение возвестила:
— Мы будем неделю питаться только из этого магазина. Все продукты я буду покупать там. На сумму, которой располагают бедняки, и ни на цент больше.
— Папа? — в отчаянии воззвал я.
— Папа считает, что это прекрасная идея, — ответила мама, прежде чем папа успел раскрыть рот.
Дня через два наш холодильник и кладовка заполнились необычайной едой — таких продуктов я дотоле не видывал. Помню, я сделал для себя вывод: «Бедняки едят только консервы». На многих этикетках значилось «в воде». Ветчина в воде, курятина в воде, рубленая говядина в воде. Хлеб был упакован в белые пакеты без логотипов, без названия фирмы-производителя — только три слова «ХЛЕБ БЕЛЫЙ СВЕЖЕВЫПЕЧЕННЫЙ».
— Неужели это свежевыпеченный? — спросил я Ивэна, зажав в руке рыхлый ломоть.
— Не знаю… Наверно, когда-то кто-то его испек. Тогда он и был свежевыпеченным.
В первый день новой диеты я раскрыл на большой перемене бумажный пакет, который утром дала мне мама. Первое, что я вытащил, оказалось неудачной подделкой под сэндвич с мясом индейки. Положил на ладонь, внимательно рассмотрел. Хлеб больше смахивал на подмокшую наждачную бумагу, а индейка была одной породы с Ларри Кингом: жилистая, нездорово-бледная.
— Фу, вот ведь гадость, — проговорил мой друг Аарон, таращась на сэндвич, точно на какую-то недоеденную тварь, выброшенную цунами на берег.
Вернувшись из школы домой, я сразу пошел к Ивэну и спросил, был ли его ланч таким же несъедобным или чуточку лучше моего. Нет, мама дала ему то же самое. Оказалось, мы оба поступили одинаково: выбросили в урну и сэндвичи, и загадочные овощи — какие-то морковки-мутанты. Съели только по ломтю белого американского сыра. Чудесно перекусили, нечего сказать. Я подумывал поднять мятеж, но не в одиночку же! А Ивэн никогда бунтарем не был.
Вся надежда была на папу: вдруг ему тоже станет тошно от такой еды и он положит конец маминой безумной затее.
Спустя несколько часов, когда мы с Ивэном коротали время в гостиной, мама вышла из кухни в фартуке, держа в руке половник, и сообщила нам меню ужина.
— Суп из индейки, — объявила она. От мамы, половника и кухни исходил сильный, какой-то непривычный запах.
Я покосился на папу: тот хладнокровно, неотрывно смотрел новости. У меня появились опасения, что ужин я не осилю — просто физически не смогу себя заставить. И по своему обыкновению я стал успокаивать себя вслух. Придумывать хеппи-энд, заклинать судьбу.