Пифей. Бортовой дневник античного мореплавателя
Шрифт:
Я сумел рассчитать разницу в высоте стояния солнца в полдень и вечером. У меня получились числа, близкие к числам наклона оси Мира. Хотя на душе тоскливо, сердце бьется радостно. И снова я вижу, что противоположности близки друг другу: тоска и радость одновременно переполняют меня.
Восемьдесят первый день путешествия. Так называемая ночь прошла. Ветра не было, и я разделил гребцов на три вахты. Одна треть работала, остальные отдыхали. Так они менялись всю ночь. Заснуть удалось немногим. Непрерывный день беспокоит и раздражает людей. Они чаще просят есть и пить.
Когда я проснулся, в каюте появились
Я вскарабкался на самый верх мачты, встал на рей, крепко ухватился за снасти и, как юнга, уставился в безбрежный Океан. Справа позади над белым туманом торчали черные горы Туле. А перед носом «Артемиды» маячили легкие тени, похожие на складки покрывала Ино.
И над белизной, словно безжалостный глаз Аполлона, сияло холодное, почти голубое солнце.
Я приказал идти средним ходом. Левк стоит на носу и всматривается в воду. Венитаф под акростолием указывает курс кормчим. Все звуки — шорох скользящих в скалмах весел, перебранка гребцов, которые, толкаясь, занимают свои места на скамьях, — приглушены ватным туманом. Киан спрашивает, не хочет ли кто вина, келевсты отдают приказы и ведут перекличку, кто-то бранит запоздавшего товарища. Потом начинает звучать тамбурин. Вначале шелест, затем дробь и первый удар — все ли готовы? — ритмическая дробь, объявляющая о начале гребли, второй удар и, наконец, волнующий сердце нерасторопный мощный рокот. Мне никогда не надоедает плеск, когда весла разом ударяются о поверхность воды. Я сидел на верхушке мачты, пока насмешливый голос Венитафа не спросил, не собираюсь ли я там свить себе гнездо. Я нехотя спустился на палубу и словно окунулся в атмосферу тоскливого ожидания.
Полдень по песочным часам. «Артемида» ползет в густом тумане. Малый ход. Ветра нет. Я велел спустить рей и уложить носовую мачту на палубу, чтобы не повредить ее в случае столкновения с чем-нибудь [74]. Венитаф и Левк стоят на носу, от ледяного тумана слезятся глаза.
Келевсты приказали гребцам петь, чтобы те не теряли бодрости духа. Их голоса доносятся словно из преисподней. Я сменил Венитафа. Мы идем неизменным курсом, ориентируясь по более светлому куску неба, где, похоже, находится солнце.
Шестой час после полудня по песочным часам. Венитаф, снова сменивший меня на носу, кричит: «Впереди светлей!» И добавляет: «Налегай на весла!» Как только Левк по звуку тамбуринов понимает, что гребцы увеличили ритм, он хватает его за плечо и показывает: «Нет!» Я приказываю перейти на малый ход и бегу на нос.
— Ис! — изрек сканнский лоцман.
Восьмой час после полудня по песочным часам. (Невозможно рассчитать часы смены вахт.) «Артемида» пробирается среди непонятного вещества, которое я назвал «морским легким». Это не твердый лед, и не воздух, и не вода. Оно напоминает медуз Внутреннего моря. Нос с легкостью раздвигает это мягкое вещество. Левк весьма обеспокоен, его обычно невозмутимое лицо подергивается. Он повторяет: «Ис! Ис!», показывает на след корабля и делает знаки, что пора возвращаться.
… Он рассказал о Туле и об областях, где нет более ни земли, ни моря, ни воздуха, а лишь какое-то вещество, представляющее собою смесь всего этого и похожее на «морское легкое»; там, говорит Пифей, земля,
«Морское легкое» словно дышит под ужасающе медленным движением Океана. Весла тяжелеют, опускаясь в воду, не похожую ни на снег, ни на лед.
Середина того, что в Массалии было бы ночью. Мы двинулись обратно.
Мое тело до сих пор ощущает силу удара, потрясшего «Артемиду».
Когда солнце появилось во всем своем блеске, я велел воздать благодарственную молитву Фебу-Аполлону и Артемиде за то, что они позволили нам полюбоваться ярким светилом в разгар ночи, которая в настоящий момент царит в Массалии. Казалось, нос корабля вонзился в облако, упавшее прямо с синего неба на становившееся все более плотным «морское легкое». Я не отсчитал и двадцати ударов тамбурина, когда страшной силы удар сбил нас с ног. Быстро вскочив, я побежал на нос, где стояли бледные как смерть Левк и Венитаф, оцепеневшие, у ног бронзового изваяния Артемиды.
Таран вонзился в громаду голубого льда, и Артемида опустила правую руку, державшую стрелу за оперение, так что ее наконечник указывал теперь на застывшее море [75].
— Пора останавливаться! — воскликнул я. — Этого требует Богиня.
И бросился на колени, умоляя Брата и Сестру отпустить нас в Массалию.
— Назад! Поворачивай назад! — приказал я Ксанфу, подошедшему узнать, что случилось.
Корабль освободился ото льда и вышел на чистую воду. Я развернул его носом на полдень. Через разрывы тумана, насколько охватывал глаз, виднелись тянувшиеся во все стороны сплошные льды.
— Мюир Кроним! — воскликнул Левк.
— Замерзшее море! — перевел Венитаф.
— Богиня повелела возвращаться, она запретила приоткрывать завесу над тайной Брата.
И тогда Левк произнес неожиданные слова, тут же переведенные Венитафом:
— Богиню нельзя изображать в виде девы с луком. Почему ты считаешь, что богиня выглядит юной девой? Боги населяют море, небо, лед, но откуда вы знаете, что у них человеческие лица?
И я снова подумал, что мы зря называем этих людей варварами. Варвары мы, потому что видим в богах свое подобие. Боги есть боги. Если мы верим в их существование, им надо придавать какой-то облик. Разве Артемида не проявила себя, взмахнув рукой изображающей ее статуи? Или ее жест вызван лишь слабостью бронзы в плече? Наверное, но движение руки подействовало на ход нашей мысли — мы решили, что боги остановили нас.
Восемьдесят четвертый день путешествия.
Туле. «Артемида» снова стоит под защитой скал в заливе. Проверив бронзовый таран и крепость руки в новом положении, тщательно осмотрев деревянный набор корабля, чтобы выяснить, не пострадал ли он от удара, я велел отблагодарить богиню-покровительницу за то, что она позволила нам достигнуть цели путешествия.
Я принес жертву Посейдону, бросив в море две амфоры, и велел жечь благовония перед статуей Артемиды целый день.
Я спросил у Левка, какой держать курс, и он показал на восход со словами: