PiHKAL

Шульгин Александр

— А! Значит, человек, страдающий психозом, не согласится с этим?

— Что-то в этом роде, в общем, не согласится.

Я прислонилась к раковине. «Понимаешь, уже несколько раз мне в голову приходила одна мысль. Представляешь, во сколько раз все это могло оказаться хуже для меня, если бы у меня не было опыта приема галлюциногенов. Я хочу сказать, что привыкла к измененному состоянию сознания и поэтому не паникую. Без сомнения, мне не по душе происходящее, но я чувствовала себя напуганной всего лишь пару раз, причем этот страх был непродолжительным, возможно, потому,

что я порядком разозлилась».

Потеряла нить рассуждений. А, вспомнила!

— Как я уже сказала, — продолжила я, — я не утратила свою сущность, ощущение того, что я — это я. На самом деле в каком-то забавном смысле можно сказать, что я чувствую свой внутренний центр сильнее, чем когда-либо в жизни! Представь себе, что со мной было бы, если бы у меня не было опыта изменения сознания?

Шура налил себе еще одну чашку кофе и спросил у меня, не подлить ли мне. «Нет, спасибо, — ответила я. — Мне просто нужно лучше понять происходящее, и разговор с тобой может этому помочь».

Когда я сосредоточиваюсь, разговаривая с ним, то слышу меньше шума от этого парада мыслей.

— У тебя есть какое-нибудь возможное объяснение тому, что происходит со мной — чисто на химическом и физическом уровнях?

— Уверен, что могу предложить парочку правдоподобных теорий, — сказал Шура, — но мы оба знаем, что ты не получишь настоящих ответов на свои вопросы, если будешь учитывать лишь химические и физические факторы.

— Ну хорошо, но если все-таки ограничиться рамками химии, то может ли это быть результатом того, что я приняла сорок миллиграммов ДЕСОКСИ? Целых два дня назад?

— Мне все меньше и меньше кажется, что это может иметь отношение к препарату, который ты приняла в воскресенье, — ответил Шура. — Но мы не можем быть уверены в этом до конца, пока я не приму ту же самую дозу этого же наркотика. В конце концов, тебе бы тоже следовало принять его — в гораздо меньшей дозе, разумеется — чтобы посмотреть, вдруг у тебя случайно оказалась повышенная чувствительность к этому психоделику. Если только ты сама пойдешь на это. Я хочу сказать, когда все это закончится, когда ты восстановишься.

Он думает, что ему не нужно было говорить об этом прямо сейчас — о том, чтобы мне еще раз принять этот наркотик. Он беспокоится.

Я улыбнулась, приободряя Шуру, и сказала: «Конечно. Может, два-три миллиграмма, и если ничего не будет, мы получим ответ. Но моя реакция будет не настолько сильной, чтобы вызвать повторение всего этого».

Он кивнул мне с явным облегчением.

— Должна признать, — сказала я, — что не могу дождаться той минуты, когда ты примешь этот препарат, чтобы посмотреть, что будет. Впрочем, инстинкт говорит мне, что с тобой все будет в порядке. Возможно, он не окажет на тебя вообще никакого воздействия. Конечно, я надеюсь, что с тобой не случится ничего подобного, что случилось со мной, мой хороший. Никогда. Это же просто ад, ты ведь понимаешь!

С крошечной искоркой изумления я осознала, что в моем голосе звучала определенная бодрость.

Наверное, в переживании такого странного, драматического опыта есть какое-то извращенное удовольствие,

ведь это довольно экзотично, несмотря на все сопутствующие страдания. К тому же здесь можно получать и другие маленькие радости, раз уж у меня нет выбора.

— Как думаешь, ты можешь проследить изменения своего состояния на протяжении двух последних дней — все, что ты заметила? — спросил Шура.

— О, да. Изменений произошло немало, но их трудно точно определить. Белый Разум все еще здесь, однако он больше не господствует надо всем. Думаю, его активность уменьшилась до обычной из-за того, что я признала его и поняла, что он не Окончательная истина, если использовать метафизические термины. Теперь он не давит на меня. Впрочем, непрерывный поток мыслей — это тоже кое-что.

— А о чем твои мысли? Можешь описать любую из них?

Я вздохнула, понимая, что, как только я заговорю, из моих глаз хлынут слезы. Но мне было необходимо поделиться с Шурой.

— Ну, часто мысли идут как бы на разных уровнях одновременно. Вот сейчас на одном из уровней я вижу навязчивый обзор человеческой истории. Передо мной проходят образы людей, начиная с доисторических времен и вплоть до настоящего. Они строят города, пишут книги, рисуют картины, изобретают религии и политические системы, развязывают войны и при этом снова и снова совершают те же самые треклятые ошибки. И каждое поколение задает те же самые главные вопросы и вынуждено давать собственную версию ответов на них.

Трудно удержаться и не почувствовать гнетущее отчаяние от этой картины Я хочу сказать, почему мы, род человеческий, не становимся со временем мудрее? Почему одно поколение не может передать другому свои знания таким образом, чтобы спасти своих детей от попадания в старые глупые ловушки?»

Я пожала плечами, разведя в стороны руки, и продолжила:

— А на следующем уровне я вижу, что, если бы взрослые были на самом деле способны передавать мудрость своим детям, то у них была бы возможность передавать и другие вещи. Наряду с позитивными знаниями ты бы получил все неправильные представления, предрассудки, традиционную межплеменную ненависть — все это тоже бы накапливалось, а потом проникало в потомков. Это означало бы отсутствие новых перспектив, движения вперед вообще бы не было. Если должен быть рост, эволюция, то детям необходимо создавать свой мир по-своему, перенимая что-то хорошее и что-то плохое от родителей и предков, но, в основном, все переделывая и оставляя в истории свой неповторимый след.

Шура внимательно меня слушал.

— Есть еще один уровень, где я вижу пик деятельности всех великих духовных учителей, тех, кто изменили представления людей о жизни, — Христа, Будды, Мухаммеда и тысяч других, сведения о которых до нас не дошли. И я вижу, как рано или поздно их учения становятся лишь одним оправданием для преследования людей, властвования над ними, принуждения. От имени Бога, Аллаха или Кого бы то ни было ведут войны, убивают и разрушают. Понимаешь, происходит бесконечное искажение первоначальной доброй идеи, обретающей новую форму и превращающейся в зло. Старая история.