PiHKAL
Шрифт:
Он выдохнул долгое «ах!»
Рассматривая его, я знала, что он просто захлебнулся в ощущениях, которые до сих пор мог только представлять в своем воображении. Именно это он хотел почувствовать, исследовать. На его лице была написана та же серьезность, та же сосредоточенность, которую можно увидеть на лице маленького ребенка в тот миг, когда он разворачивает долгожданный рождественский подарок. Я почувствовала прилив нежности и задумалась, что же делать, когда я привяжу Шуру окончательно.
У меня не было шаблона действий, которым я могла бы воспользоваться. Я не очень-то много об этом
Итак, придется положиться на инстинкт. Просто быть уверенной, что это красиво.
Когда я завязала последний узел, закончив привязывать ногу Шуры к кровати, по радио стали передавать вальс Штрауса. Я заворчала от нетерпения и сказала, что собираюсь поискать что-нибудь другое.
— Это не самая эротичная музыка на свете, не правда ли? — Шура наконец-то улыбнулся.
— Нет. Наоборот — чересчур.
Я настроилась на еще одну из наших любимых радиостанций, DFC, и радостно выдохнула «ура!» Это был Бах, что-то до боли знакомое.
— Так, так, — сказала я, вернувшись к своей жертве. — Боги улыбаются нам.
— Это из «Бранденбургских концертов», — с удовлетворением сказал Шура.
Когда мы впервые оказались в его постели, он сообщил мне, что у него очень чувствительные соски и что ему очень нравится, когда к ним прикасаются. Я не спросила, ласкала ли их Урсула; логично было предположить, что да. Теперь их касалась я, наблюдая за тем, как они съеживаются от холода. Бах превращался в серебряную нить, движущуюся на голубом и изумрудном фоне. Затем я увидела другие цвета — оранжевый и солнечный, они толчками исходили из музыки и быстро вливались в меня.
Потоки насыщенно оранжевого цвета с красным по краям затопили мой мозг. Я на секунду приоткрыла глаза и увидела, как голова Шуры отрывается от подушки, пока тело старается освободиться от веревок. И потом Бах оглушил нас финальными аккордами, отразившимися от стен.
Вот и хорошо, именно этого я и хотела. Ради этого стоило прикладывать усилия — на что бы это ни было похоже и что бы там дальше ни случилось. Спасибо, спасибо, спасибо.
Мы лежали, прижавшись друг к другу. Веревки валялись на полу, в темноте светилась лишь шкала приемника. Мы говорили о том, что значит — настолько доверять кому-то, и какие ощущения испытываешь, чувствуя такое доверие.
— Это удивительное ощущение — сознавать, что ты обладаешь абсолютной властью над другим человеком, что ты можешь причинить ему боль, злоупотребив своей властью, — сказал Шура. — Ты можешь сделать с ним все, что захочешь. Но ты не делаешь ничего такого, не идешь этой дорогой; ведь ты можешь положиться на самого себя, даже на самые темные закоулки своей души, и не сделаешь того, чего не хочет остальное твое «я».
— Ага.
— А потом настает твоя очередь побыть в роли беспомощного, и вот уже другому приходится осознавать скрытые прежде темные импульсы и делать свой выбор.
Я пробормотала: «И все, что ты можешь сделать, — лежать и надеяться на то, что человек отдает себе отчет».
— Да, — поддержал меня Шура. — И все-таки… — Он помолчал немного. — Должен тебе сказать, что не испытывал ни малейшего страха. Я просто знал. Знал, что ты можешь доверять мне. Да. Само собой, ты знал. Так же, как ты знаешь и другое, что не позволяешь себе признать.
Я
61
Суламифь Вулфинг (1901–1974) — немецкая художница-график, работавшая в сказочно-фантастическом жанре; особенно прославилась благодаря иллюстрациям к сказкам Ганса-Христиана Андерсена.
— Большинство людей знают ее работы по ежегодным календарям, которые она расписывает, — пояснила я. — Старые ее календари продаются по той же цене, что и современные, потому что поклонники ее таланта делают все возможное, чтобы прибрать к рукам ее рисунки, независимо от года календаря. В конце концов, ее издатели выпустили открытки, в округе Марин их можно найти в любом книжном магазине. Есть один рисунок, который нравится мне больше всего и который больше всего тронул меня. На нем изображена голова огромного темно-зеленого дракона. Из открытой пасти дракона высовывается длинный красный язык, на котором спит крошечный малыш.
Шура улыбнулся.
— Вот о чем напоминает мне наш маленький эксперимент, — сказала я. — Это словно выманить из пещеры красивого огнедышащего дракона и подружиться с ним.
— Прогулка с драконом, — сказал Шура. — Мне нравится образ.
— Мне тоже.
Он приподнялся на локте, волосы у него растрепались. Он посмотрел мне в глаза и спросил: «Тебе понравилось так же, как мне?»
— Ты прекрасно знаешь, что да.
Закрыв глаза, я увидела разноцветного дракона, покрытого сверкающей, как драгоценный камень, чешуей. Черные крылья были тронуты позолотой, а на шее был ошейник с длинным коричневым поводком, против которого, как дракон сам меня заверил, он ничуть не возражал.
Глава 26. Гриб
Как-то раз в пятницу, когда я уже вымыла посуду после ужина и мы с Шурой сидели за столом, потягивая вино, он рассказал мне о письме от Урсулы, которое пришло накануне.
— Она пишет, что поведение Дольфа пугает ее по-настоящему; похоже, что признаков депрессии у него становится все больше и больше. Пару раз он вспылил с такой силой, как никогда раньше. Она говорит, что ей снятся кошмары, в которых Дольф убивает их обоих. Теперь он почти с ней не разговаривает, соблюдая приличия лишь в присутствии других людей.
Шура провел пальцем по краю своего бокала и добавил:
— Она написала, что не сомневается, что я пойму причины, по которым она должна выждать, прежде чем все объяснить и сказать ему окончательное «прощай», ну и все в таком духе.
— Звучит плохо.
— Да, — сказал Шура. — Не слишком свежо, но довольно не оптимистично.
Я подождала, зная, что услышу кое-что еще.
— Так вот, сегодня утром я позвонил в Германию, — он посмотрел на меня, — чтобы убедить ее немедленно приехать, просто собрать немного вещей в сумку и выбираться оттуда, не дожидаясь, пока случится что-нибудь трагичное — только не сейчас, когда она так близка к окончательному решению!