PiHKAL
Шрифт:
— Ну, — сказала я, немного поколебавшись, — на самом деле, его взгляд мне очень импонирует, и мне бы хотелось проверить это на практике.
— Конечно, — ответил мне алхимик в коричневом халате, беря меня за руку и выключая свет в лаборатории. — Расскажи мне. В конце концов, как я могу убедить тебя в том, что ты заблуждаешься, если я не знаю твою точку зрения?»
Я остановилась на тропинке, чтобы изобразить, будто я хлопаю его по заднице. Шура увернулся и снова взял меня за руку.
— Знаю, что для ученого это будет звучать смешно, но я выросла, веря в определенные вещи, и до сих продолжаю в них верить. Мне кажется, что все живые существа обладают — даже не знаю, какое слово-то подобрать — некоей формой сознания.
Шура открыл передо мной дверь в дом, а я добавила: «Помнишь те эксперименты, которые доказали — ну, похоже, что доказали, — что растения реагируют на мысли человека?»
— Морковь, переживающая нервный срыв, когда кто-нибудь думает полить ее кипятком? Да, помню.
— Ну и?
— И что? — Шура обходил дом, запирая двери и закрывая окна, я плелась за ним. — Допускаю ли я, что у растений есть какой-то нефизический уровень понимания? Ну, позволь мне сначала провести так называемые научные эксперименты. Я не знаю деталей тех экспериментов, поэтому не могу распространяться о них. Думаю, я должен посмотреть на это своими глазами, прежде чем безоговорочно принять какие-либо утверждения. И даже с учетом моего личного присутствия, честно говоря, я настроен скептически. Боюсь, ученые могут ввести в заблуждение самих себя, как и люди, не принадлежащие к ученой касте, особенно когда они «сочувствуют» определенному исходу эксперимента. Я кивнула. Шура приблизился ко мне вплотную: «Прежде чем мы продолжим обсуждать эту очень интересную тему, я должен проверить твое самочувствие».
— Чувствую что-то вроде озноба. Похоже на дрожь от энергетического потока. Он то появляется, то исчезает.
— Что-нибудь еще?
Я ушла в себя и проверила свое состояние, потом доложила Шуре: «Да. Я вышла из обычного состояния, в этом нельзя ошибиться. Пока что-то слабое, но определенно, оно есть».
Шура улыбнулся.
— А как ты? — спросила я Шуру, заметив свечение в его глазах, какое бывало всегда, когда он принимал наркотик.
— Примерно так же, как и ты, с тем исключением, что не чувствую твоего маленького озноба.
Я улыбнулась ему: «Знаешь, ты светишься».
Он рассмеялся и сжал мою руку: «Разреши мне привести кабинет в нормальный вид, там все разбросано. Не возражаешь, если я оставлю тебя одну всего лишь на пару минут?»
Я ответила, что совершенно не против, и сказала: «На самом деле я бы предпочла немного побыть в одиночестве, чтобы понаблюдать за происходящим».
Я удобно устроилась на диване, передо мной на столике стоял стакан сока. Слева от меня на книжной полке стоял ночник, он мягко светился в темноте. Из задней комнаты доносились звуки музыки, там была включена аудиосистема. Звучал концерт Брамса для фортепьяно № 2, который я знала наизусть. В окно мне были видны два крошечных огонька, белый и красный, горевшие на вершине горы Дьябло. Я чувствовала одновременно и умиротворение, и возбуждение, находясь в ожидании изменения мира.
Я привстала с дивана, чтобы взять одну из книг по искусству, которую положила на стол еще днем, и уселась обратно полистать ее. Книжка была большой и довольно тяжелой. В ней были собраны рисунки и наброски Гойи. Я держала книгу на коленях и осознавала, что внезапно погрузилась в одно из тех драгоценных состояний, которые дарят психоделики. Наступает момент, который кажется бесконечным, ты находишься там, что проще и правильнее всего назвать Сейчас.
Время исчезло, просто спокойно осознаешь свое существование — как держишь эту книгу, как сидишь, скрестив ноги, на диване. Сейчас ты являешься самой собой, где-то там ходит другой человек, это Шура, сложный и удивительный человек, с которым я решила связать себя, не важно, надолго ли. Он в другой комнате, но мы с ним неразделимы.
Я посмотрела поверх книги и увидела, что комната полностью преобразилась.
Мир действительно изменился, о, да. Как необычно. Словно видишь это место в совершенно новом измерении.
Пока я оглядывалась по сторонам, привыкая ко всем этим странностям, к превращению знакомого пространства в необъяснимо иное место, я начала кое-что понимать. Я воспринимала комнату так, словно никогда здесь не бывала прежде, и она предстала передо мной в новом свете, как будто я впервые открыла дверь, зашла в нее и села на диван, оказавшись в незнакомом, темном месте. Я воспринимала окружающее — коврики, камин, потолочные балки, отблески на окнах, стул — с точки зрения чужака, для которого каждый предмет в незнакомой обстановке обладает равнозначной важностью, потому что у него нет возможности узнать относительную значимость любого из них.
Лишь живя в комнате можно заставить разум установить недоступные сознанию приоритеты и приобрести новый взгляд на веши.
Я подумала, что, когда разуму знакомо некое место, он будет замечать лишь определенные элементы интерьера и не обращать внимания на другие. Человек проходит мимо того или иного стола или стула, сознательно не думая об этом предмете. Лишь при отсутствии какой-либо привычной вещи о ней вспомнят. Внимание человека сосредоточено на тех частях комнаты, где он чем-либо занимается в данный момент.
Маленький стол рядом с дверью всегда замечаешь, когда проходишь мимо него, потому что обычно мы с Шурой кладем на него разнообразные вещи, которые должен забрать кто-нибудь из нас при уходе, — письма, посылки или книги, которые надо вернуть в библиотеку. Пианино и книжные полки не привлекают сознательное внимание. Они просто стоят на своих местах, и мы не замечаем их, проходя мимо.
Я решила, что мое первоначальное предположение насчет причины, вызывавшей ассоциацию с туземной хибарой, верно; оно было навеяно плетеным гватемальским шарфом. Мое подсознание создало на этой основе красочный образ, создав нечто узнаваемое из обстановки, неожиданно превратившейся в чужую территорию.
Когда в дверном проеме возник Шура, я поднялась с дивана и пошла к нему, начав объяснять то, что только что увидела. Мы отправились в спальню. Шура закрыл за нами дверь, чтобы сохранить в комнате тепло.
Когда я рассказала ему, что, на мой взгляд, образ хижины был навеян шарфом, Шура сказал: «Может быть, но не забывай, что тебе кое-что известно об истории священного гриба, и, возможно, что этот образ родился потому, что ты связала псилоцибин с определенной местностью — Мексикой или Центральной Америкой; в конце концов, ты же читала о первом эксперименте Уоссона, а он произошел в месте, которое без всякого сомнения напоминает увиденное тобой, как думаешь?»