Пике в бессмертие
Шрифт:
— Будем сидеть, раз велят, — решил я.
Время тянулось, как резиновое. Стрельба то возобновлялась, то затихала.
Наконец стемнело. Из-под плоскости высунулась голова, и фигура маленького, в каске, солдата. Я выхватил пистолет. Послышался шепот.
— Слышь, летчик? Ты один?
— Двое нас. Там стрелок.
— Вылазьте, по-тихому. Вы на ничейную плюхнулись. Там немцы.
— Как это они, я же фронт перелетел, — удивился я.
— Перелетел, да не шибко. Тут же кругом болото. И фронт не по ниточке, по всему лесу. Вы на минном поле. Как не трахнуло вас, не знаю, в рубашках
Мы со стрелком вылезли из кабин. Солдатик тихо свистнул. Из кустов высунулись еще трое. С ними сержант. Подползли, поздоровались, поздравили с благополучной посадкой.
— Вас проведем, а птичке вашей тут и лежать, — сказал сержант. — Если немцы за ночь не отойдут, завтра расстреляют. Да чего там машина, сами живы и ладно. Надо же, на мины плюхнулись. Всю поляну пропахали и не взорвались! Объезжали что ли их, мины-то? — покачал он головой.
Они ползли со щупами — миноискателями в руках. Метрах в пяти перед самолетом, обнаружили и извлекли из снега здоровенную, с большую сковородку, противотанковую мину, вынули взрыватель, отложили в сторону, за ней — вторую.
Да, это были смерти, верные гибели, предназначенные самолету и летчикам, стоило продвинуться еще немного.
«Может меня и вправду Аллах охраняет, — подумал я, — потому и счастливчиком в эскадрильи называют».
По поляне — застывшему болоту, продвигались так же ползком. Немцы стреляли в темноте наугад, но пули свистели над головами.
Наконец болото осталось позади. Прошли по лесу, выбрались в село. Несколько домиков светились окнами.
Ночевали у командира пехотного батальона, на глазах у которого произошла вынужденная посадка.
Майор притащил бутылку водки, нужно было выпить за чудесное спасение, за благополучно завершившуюся вынужденную посадку на минном поле. И выпили.
Утром нас провожали в штаб дивизии.
Я и Мещеряков вышли за околицу села, навстречу — офицеры, целая группа. Всматриваюсь в их лица и замираю: «Это же Бухарбаев, — узнаю я. — Ну да, он, Махмут, мой инструктор, первым предрекавший мне успех в летном деле, сказавший те самые, заветные слова: «Летчик из тебя выйдет! Будешь летать!»
Узнал своего бывшего курсанта и Махмут, рванулся ко мне.
— Талгат! Талгат!
Группа остановилась. Мы обнялись, стояли на дороге, хлопали друг друга по плечам:
— Ты как?
— А ты как?
Я кинулся к старшему в группе офицеру, капитану, представился, объяснил, что встретил земляка, просил разрешения поговорить.
— А мы вон туда, — кивнул капитан на видневшуюся в стороне деревню. — Пошли, там посидите, поговорите.
Так и сделали. Я повел Бухарбаева в штаб, к командиру расположенного в деревне пехотного полка. Молодой подполковник встретил с радостью, обнял нас, благодарил за каждодневную помощь штурмовиков, сказал, что последнюю их штурмовку, все их атаки наблюдал лично. И опять горячо благодарил, восторгался.
— Какую немецкую батарею раздолбали! Сколько дней нам не давала голову поднять, все наши блиндажи порушила, по окопам била. А вы ее разом! Умолкла же! Крепко вы ее накрыли! С твоей частью, летчик, связался, как мне доложили, что ты у
На столе появились консервы, капуста и за встречу по стопке.
Бухарбаев рассказал, что по состоянию здоровья из авиации отчислен, и вот, в пехоте.
— Что же, — не унывал он, — повоюем и на земле. — Потом он рассказал о Фрунзе, как живет народ, как и что. Я — поведал о своем житье. Похвалился уже полученными наградами. Прощаясь, обнялись.
— До новой встречи!
— До новой, — кивнул Бухарбаев.
Оба были уверены, что так и будет, мы встретимся вновь. Встретились же в этот раз так неожиданно, где-то на затерявшейся в лесах дороге. Почему такой же встрече не повториться? Мир хоть и велик, но людям в нем все равно тесно. Так при расставании думали оба. Но не сбылась наша надежда. Вражеская пуля сразила Бухарбаева. Как говорилось в присланной родным похоронке: «Погиб смертью храбрых».
Дома, в родной эскадрилье, меня приняли с объятиями. Обнимали, целовали, расспрашивали как и что? Тут же вызвали в штаб полка. Здесь пришлось докладывать уже официально об отказе мотора, о вынужденной посадке и про все остальное.
К вечеру последовал вызов в штаб корпуса. Вызывал сам генерал Рязанов.
Генерал был занят, пришлось подождать — меня окружили штабисты, расспрашивали, как садился на минную поляну, как уцелел. Находившиеся в тот момент на КП при генерале рассказали, как он кричал в микрофон, как нервничал, повторяя:
— Он же садится! Садится! На мины, на гибель! — И мотал головой в отчаянии.
Узнав, что летчик возвратился живой, приказал:
— Немедленно доставить ко мне этого «минера»! Наконец я предстал перед комкором, полный уверенности, что он обязательно меня отругает.
Так оно и получилось. Генерал, поднявшись из-за стола, долго поливал меня всяческой руганью. За что, я так и не понял. Потом умолк, подошел ко мне, смотрел, нет, осматривал меня, щуплого паренька с почерневшим от холода лицом в измызганном меховом комбинезоне, почему-то покачал головой, махнул рукой:
— Ладно, езжай, воюй, только в следующий раз на мины не смей! Тяни, тяни, но не садись!
Все за одного
Наши войска на подступах к Белгороду. Немецкое командование стремилось остановить наступление советских войск. Особенно ожесточенное сопротивление они оказывали на Белгородском направлении. Как всегда, основная ставка делалась на танковые соединения и мотопехоту. Как правило, танки у них ходили в контратаки впереди пехоты, устремляясь на прорыв нашей обороны, совершая разведку боем.
Однако все их усилия, мощные, массированные контрудары, как о каменную стену, разбивались о наши рвавшиеся вперед части. Бои шли ожесточенные, немалую роль играли в них авиационные части, в том числе, и наш полк.
Каждый день с раннего утра в штаб дивизии, а то и непосредственно на КП полка, поступали приказы на штурмовку колонн танков и бронетехники. Просьбы о помощи поступали от наших соседних пехотных частей. Телефоны, рации, то и дело доносили голоса командиров полков, дивизий, а то и самого командующего армией.