Пикник под соснами
Шрифт:
Он давно уже молчит. И лишь тишина плывет над ними, густая, словно облака. И ее руки все так же легко перебирают его волосы. Набухшие облака вот-вот прольются дождем, и он был бы не против, он уже почти предвкушал равнодушные монотонные удары первых капель, и стремительные ручьи, струящиеся по лицу, волосам, одежде. Смывающие горечь, боль, усталость…
С него. А его маленькая Инга совсем замерзнет. Слишком хрупкая. Слишком ранимая. Человек. Нелепое слово. А сколько всего вмещает. Наслаждения. Боли. Жизни. Смерти.
— Надо взглянуть, что у нас с машиной, Ингуш, — он решительно поднялся. — Пойдешь со мной, или лучше подождешь в тепле?
— С
Машина… несомненно потеряла право на свое гордое имя. Теперь это просто искореженные обломки. Задняя дверца отлетела. Водительская выгнулась так, что вряд ли когда откроется. Днище, потеряв пару слоев амортизирующей обшивки, беззастенчиво пялится в небеса. Всевозможные ошметки засыпают окрестные камни насколько хватает взгляда.
Камни. Бурелом. И река осталась в стороне. Но в случае дождя укрыться в машине, пожалуй, можно. Посадив Ингу на один из валунов, он пытается пробраться внутрь. Часть ящиков вылетела, крепления не удержали. Зато в первом же из них он находит матрас. И, кажется, без повреждений. С его постоянными перелетами по стране вещь необходимая. Ночевать в машине доводилось часто, а спать на жестком полу он не любил. Что ж, подойдет и теперь. Правда тут расстилать его негде, сильный уклон, да и камни, придется вернуться к костру. Дальше… что-то разбилось, разлилось, разлетелось… Какие-то бумаги. Что это? Проекты освоения мертвых земель у Бездны? В бездну. Он за это больше не отвечает, пусть пишут сами. Новые… Фрагменты обшивки салона, обрывки осветительных нитей… В этом салоне отныне лишь естественное освещение. Халея. Да что с ней станется? Пара пятен. Высушим. А вот куда залетело Ингино платье? Среди искореженных обломков нашел не сразу. Да и то, что нашел, платьем было еще меньше, чем его бывшая машина — транспортным средством. Изорвано в смерть. Видно, зацепилось за что-то, да тяжелые ящики потянули… Изорвано, залито, испачкано. Ладно, есть халея. Ткань достаточно плотная, должна быть теплой.
Жаль, пледа у него никакого нет. Да и запасной одежды в машине он не возит. А ведь раньше всегда возил, мало ли что? Лет десять назад. Или пятнадцать. А потом? Как-то бросил, а вот теперь бы сгодилась. Ага, и пара женских туфель, случайно кем-нибудь позабытых. Но как-то не забывали.
Но это все детали. Что со связью? Пробиться к приборам не удавалось. Все перекорежило так, что пришлось выломать спинку собственного кресла. В ограниченном пространстве — далеко не с первой попытки. И напрасно. Вся передняя панель разбита в труху. Тут даже чинить уже было нечего. Что ж.
Выбрался. Вернулся к светлой своей девочке. Она сидела на камне, обхватив руками обтянутые алой рубахой коленки. Рубаха была широкая и длинная, и вот так, прижав коленки к груди, она умещалась под ней вся. Рубаха хранила его запах, и, прижавшись носом к коленям, она тихонько вдыхала его, полуприкрыв веки, привычно отделяя до боли родные нотки от множества других запахов и ароматов. Вокруг пахло хвоей, сыростью, какими-то техническими жидкостями, пролившимися среди обломков машины. А Анхен… Анхен всегда пах для нее небом, солнцем, бьющим в глаза, жаром раскаленного камина. Или это небо пахло Анхеном. Ведь в тот, самый первый их день, он подарил ей именно небо.
Нет, строго говоря, это не была их первая встреча. Во время самой первой она и
А он не посмеялся. Он посадил ее в свою сказочно-алую машину и взлетел. И увез ее в горы, подальше от посторонних взглядов. А там долго кружил, крепко прижимая к своему сильному телу. Уже без машины. Только он, она и небо.
А вот соседки по общаге, когда она рассказывала им об этом, смеялись, называя наивной деревенской дурочкой. Говорили, надо было просить колье с бриллиантами. А лучше квартиру. А не ютиться в одной комнате с тремя соседками.
Инга вздыхает. Квартира у нее теперь есть, хоть она так никогда о ней и не попросила. Но что ей делать, если небо по-прежнему пахнет Анхеном, а у нее больше нет крыльев, чтоб туда подняться? Как ей жить в одном городе с ним, зная, что никогда?.. И алая машина, с которой все начиналось, теперь лежит перед ней грудой искореженных обломков. И Анхен смотрит на нее своими пронзительными карими глазами, последний раз, самый последний из всех возможных, а у нее даже нет для него малюсенькой капельки крови. Ни единой капли неотравленной крови.
Она дрожит, пытаясь сильнее обхватить колени.
— Одевай, — он протягивает ей халею. — Будет теплее.
Она послушно одевает эту странную вампирскую одежду, слишком похожую на женское платье. Одеяние ей и широко, и длинно, а он смотрит на нее таким странным взглядом, и она никак не может понять его значение. Спутанные черные пряди небрежно спадают на его обнаженную грудь. И ей хочется провести по этой груди пальцами, прижаться губами. Но она понимает, что ему это будет тяжело.
— А мое платье? — робко интересуется она. Надо вернуть ему его одежду, его обнаженный торс вызывает слишком много несбыточных желаний.
— А платье сказало, что надо иметь совесть, ты его уже третий год носишь. Ушло на заслуженный отдых.
— Совсем? — она как-то сникла. Ведь платье тоже хранило память о нем. И, судя по его реплике, он ее в этом платье — помнил.
— А императорская халея тебе уже не наряд? — изобразил праведное возмущение. — Да если б Владыка увидал тебя в таком виде — он бы схлопотал остановку сердца, несовместимую с дальнейшим пребыванием в столь высокой должности.
— Не пожалела б, — неожиданно злобно бросила Инга. И тут же испуганно прикрыла рот ладошкой, — прости.
— Я не слышал, — он отнял ее ладонь ото рта и принялся целовать. Сначала саму ладошку, потом каждый пальчик. Она не забыла и не простила. Маленькая девочка, которой положено обожать вампиров. Всех. А она упрямо любила только его одного. Но он ведь тоже ничего не забыл.
— А Кардэниса я убил, — прошептал он почти беззвучно. — Я тебе уже сказал?
Она испуганно машет головой.
— Но ты говорил, пока он в фаворе…
— Я говорил, что фавор не вечен. А память у меня долгая.