Пиковая Дама
Шрифт:
Трель звонка оторвала от созерцания пейзажа. Мама! С конфетами и, возможно, книгами. Недавно Аня добила «Гарри Поттера» и требовала новых приключений.
Но в подъездных сумерках стояла не мама. Матвей. Запыхавшийся, будто не воспользовался лифтом, а бежал по лестнице с четырнадцатого этажа. Растрепанный, что необычно. Внимание Матвея к собственным волосам было неисчерпаемым источником чижиковских подколов.
– Привет, – улыбнулась Аня.
Потом вспомнила, что вообще-то обиделась на ребят за розыгрыш, и улыбку убрала.
– Можно
Аня пожала плечами. Попятилась, пропуская Матвея. Парень скинул обувь, повертел головой. Взгляд задержался на темном пятне справа: гостиной, заставленной антиквариатом. Там отражало сплошной мрак зеркало, усыпанное мушками и расчерченное трещинами.
– Давай поговорим. – Матвей сам направился в спальню Ани. Без приглашения сел на заправленную кровать. Он явно нервничал. Аня оседлала офисное кресло. Ей вдруг стало не по себе, неуютно стало в компании с приятелем. И чего он так косится на трюмо?
Аня тоже покосилась. Зеркало – нормальное, не двухсотлетнее – оклеивали стикеры и коллаж из фотографий. Папа обнимал маму в луна-парке. Шестилетняя Аня съезжала с горки. За ворохом фантиков отзеркаливалась комната, хозяйка и ее гость.
Матвей кашлянул. Потупился на свои ступни в полосатых носках.
– Я ее видел.
– Катю?
– Женщину в черном.
Аня онемела. Над головой визитера нимбом светились гирлянды, так и не убранные после новогодних праздников. Если он притворялся – что значит «если»?! – то притворялся мастерски.
– Перестань, – насупилась Аня. – Надоело. Это и неделю назад несмешно было.
– Ань. – Матвей почесал подбородок. Его пальцы дрожали. – Я не шучу. Я слышал, как она копошится, скрежещет. Видел ее в зеркале. Как тебя вижу.
– Ну конечно. – Аня посмотрела в темный коридор. Оттуда будто холодом веяло. Не открылась ли форточка на кухне?
– Кати дома нет, – заторможенно говорил Матвей. – И Чижика. Я только тебе могу рассказать.
– Матюш, – раздосадовалась Аня, – мне не пять лет. Думаешь, я не понимаю…
Матвей прервал ее жестом.
– Помнишь, Катя про ножницы рассказывала?
– Помню. А еще помню, как Чижик нас снимал и видосик на канал загрузил. Как ты скакал, и…
– Мы же не знали. – Голос звучал изломанно, сипло. Ему бы в кинематографический университет поступить, или где там учат будущих актеров?
– У нее лицо как маска, – сдавленно продолжал Матвей, глядя в никуда. – Я спросил, что ей надо, а она пальцем на меня показала. Ногтем зеркало поскребла изнутри.
– Поклянись, – потребовала Аня, чувствуя, как по-детски это прозвучало. Будто семнадцатилетнему парню трудно обмануть малолетку.
– Клянусь.
– Мамой клянись.
– Мамой. Здоровьем. Чем угодно.
– Приснилось тебе, Матюш.
– Да?
Матвей медленно повернулся, демонстрируя затылок. Там не хватало пучка волос. Светло-серая прогалина в золотистом руне кудрей. Будто кто-то выдрал клок… или выстриг портняжными ножницами.
Чик-чик.
– Катя
Где-то далеко засвистело. Свист нарастал, но Аня пялилась на лысый скальп, окаймленный кудрями. Очнулась, когда чайник уже сигналил вовсю.
– Подожди. – Она посеменила прочь из комнаты, а Матвей так и остался сидеть вполоборота, показывая затылок опустевшему креслу.
4
Трюмо прожигало основание шеи ощущением чужого присутствия. Будто за спиной находился дверной проем и в нем кто-то стоял. Матвей считал удары сердца. Слушал квартиру: как ветер скрипит карнизом, как чайник свистит, а потом затихает, как Аня гремит посудой и спрашивает, будет ли он чай.
Сквозняк обдувал затылок, словно ледяные губы касались того места, где прошлись хищные ножницы. Целовали, заигрывали.
Пусть бы это был розыгрыш. Чижик сговорился с Катькой. И как-то… каким-то образом…
Зеркало отражает свет. Физика, мать его. Оно плоское – в нем никто не живет. Нонсенс. Никто не стоит. Никто не шепчет.
Матвей повернулся, хрустнув позвоночником. Посмотрел на трюмо.
5
– Оглох? – крикнула Аня, снимая чайник с плиты. Струйка кипятка ударила о дно чашки, повалил пар. Начищенный выпуклый бок из нержавеющей стали отражал кухню и часть коридора. Фигура появилась в дверях. – Ой, ты здесь, – встрепенулась Аня. – Говорю, чаю со мной выпьешь?
Ответа не последовало. Кипяток темнел в чашке, а в чайнике темнел деформированный силуэт. Вороньи массы мигрировали мимо окна. Стремительно вечерело, и квартира наполнялась тенями.
Аня оглянулась, но не увидела Матвея в дверях.
«Точно, розыгрыш. Даже прическу свою великолепную испортил, не пожалел. Все, чтобы меня убедить. Чтобы Чижик новое видео на „Ютуб“ залил».
Она вышла из кухни, грея ладони чашкой. Прикидывала, стоит ли дружить с ребятами, которые выдумывают такие вещи. Было грустно и обидно. И немного страшно. Потому что в глубине души она поверила каждому слову гостя. Потому что ее развели неделю назад, но, кроме спрятавшегося в шкафу Матвея, было еще что-то. За мебелью. На антресолях. В черном устье зеркала. Особенно там – между дубовых колонн.
– Матюш, ты…
Аня осеклась.
Матвей распластался на полу. Его тело подергивалось спазмами, выгибался хребет. Растопыренные пальцы с белыми-белыми ногтями царапали ворсистый ковер. Он смотрел в потолок остекленевшими глазами, челюсти двигались как жернова. Из уголка губ нитью сбегала слюна.
Аня выронила чашку – и та раскололась вдребезги. Кипяток окропил домашние тапочки, но Аня не заметила.
Матвей перевел на нее обезумевший взгляд. Белки налились кровью, а голубые радужки превратились в тончайшую прожилку вокруг расширившегося до предела зрачка. Матвей замычал. Его лицо неуловимо изменилось.