Пилигрим
Шрифт:
Днем Пилигрима отвели в купальню, а двое практикантов тем временем поставили для Юнга раскладушку. Вернувшись после ванны все в том же халате, Пилигрим улегся на нее и проспал до вечера.
В семь часов он проснулся, съел яичницу и по-прежнему молча перебрался на свою кровать. Казалось, он и ел-то не проснувшись, хотя, закончив ужин, вытер рот салфеткой, а затем положил ее на место. Однако все его движения по-прежнему носили машинальный характер.
Когда взошла луна — в своей последней фазе, — Юнг подошел к двери палаты 306 и легонько постучал.
— Он
— Так точно.
— Хорошо.
Зайдя в спальню, Юнг распаковал вещи, достав пижаму, халат, шлепанцы, записную книжку и бутылку бренди.
— Это все, Кесслер. Сейчас я лягу, и вы ложитесь тоже. Если что, я вас позову.
— Слушаюсь, сэр.
Палата номер 306 превратилась в военный лагерь — во всяком случае, так казалось Кесслеру. Его так и подмывало отдать Юнгу честь. И хотя в присутствии доктора он сдержался, закрыв дверь в спальню и выйдя в гостиную, Кесслер все-таки тихонько щелкнул каблуками.
Юнг пошел в ванную и переоделся в пижаму со шлепанцами. Почистил зубы, сходил в туалет, помыл руки. Потом сложил свою одежду, принес ее в спальню, повесил на стул. Аккуратненько задвинул под раскладушку туфли и откинул одеяло. Он так давно не спал один, что вид пустой постели поверг его в замешательство. Потом он улыбнулся и подумал: «Это все равно что спать раз в год на учениях в казарме, где сотня пустых кроватей ждет сотню мужчин, оторванных от домов и жен. Как же это тоскливо — погружаться во тьму вместе с девяноста девятью мужиками, которые ублажают сами себя, пытаясь заснуть».
Прежде чем выключить лампу на столе, Юнг налил капельку бренди и встал, глядя на своего пациента.
— Скажи хоть слово! — шепнул он, заглотнув бренди. — И моли Бога, чтобы я не спал и услышал тебя!
Он нажал на кнопку выключателя и забрался под одеяло. Часы где-то в здании пробили половину двенадцатого.
В четыре утра Пилигрим заговорил. Юнг проснулся и прислушался.
Из гостиной, где Кесслер всегда держал одну лампу включенной, пробивался тусклый свет.
— Есть тут кто-нибудь?
Юнг выпростал из-под одеяла ноги и нащупал шлепанцы.
— Да, — сказал он. — Я здесь.
— Кто вы?
— Друг.
Юнг подошел к кровати Пилигрима и включил свет. Казалось, тот говорит во сне.
— Дайте мне ручку, — сказал он.
У Юнга хватило ума не переспрашивать. А вдруг он медиум? Юнг не раз слышал такие голоса — странные, замогильные, исходившие не от говорящего, а от кого-то другого.
Это было во время его занятий спиритизмом, которые он забросил, когда увлекся шизофренией. Мужчины говорили женскими голосами, женщины — мужскими, из уст людей, едва способных связать два слова на родном языке, внезапно лилась иностранная речь. В голосе Пилигрима слышалась такая же бестелесность.
И все же он не казался бесноватым, как называли таких людей в народе. Он не походил ни на медиума, ни на ясновидящего, ни на чревовещателя. Пилигрим был самим собой, хотя, конечно, немного не в себе.
Юнг
Ручка упала на одеяло. Казалось, пальцы не в силах ее удержать.
— Пишите, — велел голос.
Юнг вернулся к столу.
Пилигрим лежал к нему спиной — а Юнг сидел спиной к кровати. Налив себе щедрую порцию бренди, он снял с ручки колпачок и разгладил пустую страницу.
— Да, — сказал он чуть громче, — Я готов писать.
Пилигрим со вздохом перевернулся на спину. Если бы Юнг обернулся и посмотрел на него, то увидел бы забинтованную Руку, прижатую к глазам. Вторая рука, сжатая в кулак, лежала на одеяле; сквозь бинты проступила свежая кровь.
— Я вижу кресло, — сказал голос, — повернутое к окну. Ножки у него резные, в виде львиных лап, сиденье мягкое. На нем полулежит молодой человек. Он словно спит. Обнаженный… Почти Мальчик, но уже зрелый. У него есть волосы в подмышках и паху. Одна рука прикрывает глаза. Другая свисает вдоль ноги. Кто-то…
Юнг перестал писать и замер.
Пилигрим разочарованно вздохнул.
— Кто-то — я не могу его разглядеть…
И все.
Тишина.
Еще один вздох, а затем:
— Я вижу листок бумаги. Страницу в альбоме. Альбом большого формата, толстый, сшитый вручную и оплетенный в кожу. И…
— Да?
— На бумаге — на странице — рисунок. Я вижу, как он рождается под рукой художника, и саму руку тоже… Но больше ничего не вижу. Может, это моя собственная рука? Или я стою за рукой, которая рисует…
Да?
— Все залито светом. Не солнечным. Рассеянным северным светом. Возможно, его намеренно сделали рассеянным, как-то затенив источник, но он совсем не тусклый… Ясный свет, все отчетливо видно. А на рисунке — фигура юноши. Правда, незаконченная. У него нет лица. А потом…
Да?
— А потом…
— Да?
Юнг ждал, нацелив перо на бумагу.
— Лицо начинает рисовать себя само. Оно само себя рисует! Нет ни пальцев, ни руки, которые могли бы вести… как его?.. карандаш… Нет ни пальцев, ни руки, а лицо начинает рисовать себя само… О Боже!
— Да?
— Анджело! Анджело…
Молчание.
Юнг ждал, но в спальне воцарилась мертвая тишина. Он обернулся и посмотрел на кровать.
Оба запястья Пилигрима кровоточили, хотя он по-прежнему спал крепким сном. Очевидно, тот, кто говорил через него, удалился.
Кровотечение было не опасным, но тем не менее обильным, так что намокли оба бинта. Подняв руки Пилигрима и убедившись, что он действительно спит, Юнг размотал бинты и отнес их в ванную. Включил свет, бросил бинты в мусорник, пустил горячую воду. Потом холодную. Смочив один край полотенца, снова вышел в спальню, помыл Пилигриму запястья, вытер их и положил руки на грудь спящего. В такой позе он был похож на средневекового рыцаря, покоящегося в гробу, на каменной крышке которого высечено его собственное изображение.