Пилигрим
Шрифт:
Эмма свернулась калачиком и положила руку на живот, просто так, без желания пощупать плод.
— Представь, что у тебя нет вопросов, — сказала она. — Поставь себя на место Тересы. Она не задавалась вопросами. Она просто ждала. В этом заключалось ее чудо — не предугадывать, не говорить: «Это будет так-то и так-то». Не знать. Она не требовала знаний, Карл Густав. А ты жаждешь знать. В этом смысле ты чудовище.
Юнг лег на живот и подвинулся поближе к ней.
Чудовище?
— Я люблю тебя, — выпалил он неожиданно для
— Я об этом подумаю, — улыбнулась Эмма.
Юнг положил ладонь на ее левую ягодицу и начал приподнимать рубашку.
— Я никогда не брал тебя сзади, — сказал он, изумившись собственному тону, ставшему вдруг неприкрыто похотливым. Чистая, незамаскированная похоть. Никаких оправданий. Никаких: «Я твой муж, так что не будем притворяться».
Он развязал пижамные брюки и спустил их на бедра.
«Я изнасилую тебя, — подумал он. — Я буду брать тебя во всех позах, в каких мужчина может взять женщину. Ты будешь стонать часами».
— Карл Густав!
— Да?
Она что-то сказала. Да как она смеет открывать рот?
— Убери руку с моей задницы.
Юнг подчинился. Рука, как чужая, упала на простыню. Он отодвинулся, все еще возбужденный и смущенный.
— Бог есть, — сонно проговорила Эмма. — Ты знаешь это, правда?
Знал ли он? Может быть. Хотя Юнг не любил говорить об этом, он знал, что там Что-то есть. Или Кто-то. Если там никого нет, его собственное стремление понять попросту бессмысленно.
— Да, — сказал он.
Вернее, прошептал.
— Что такое определенность? — спросила Эмма.
— Полное незнание, — ответил Юнг.
— Хорошо, — вздохнула Эмма. — Ты начинаешь чему-то учиться. — Она отодвинулась еще дальше. — Хочешь, я помогу тебе руками? Или ты можешь испытать оргазм и без моей помощи?
Юнг буркнул что-то нечленораздельное. «Почему бы ей не пососать его?» — подумал он.
Он постепенно погружался в дрему. Сон казался ему рыбой, которую надо поймать на удочку. «Еще мгновение — и я поймаю ее и забудусь».
Какой приятный образ! Стоять сентябрьским утром, приспустив болотные сапоги, на берегу озера. Заря и зарянка. Прохладный воздух, прохладная вода.
Зимородок.
«Что такое определенность?» — спросила его Эмма. «Полное незнание», — ответил он.
Рыба там есть — но поймает ли ее кто-нибудь! Солнечные лучи, блеснув на воде, на миг ослепили его.
А Бог?
Юнга начало клонить ко сну.
Бог в ослеплении.
Правда. Правда. Похоже на правду.
Рыбка клюнула.
«Меньше сомневайся, больше верь, — сказал Великий Инквизитор. — Пару минут назад, Карл Густав, ты думал о том, как испытать левитацию».
Никогда!
Почти уже во сне…
Никогда? В таком случае, что значит твое определение оргазма? Что это, как не подъем к другому
Может быть.
Может быть? Поменьше сомневайся, рыболов. Твоя задача ловить души, прости за плоский каламбур. У меня ужасное чувство юмора. Возможно, мне следовало сказать, что ты должен ловить духов? Кстати, это правда. Маленькая рыбка Эммы. Потерянное душевное равновесие Пилигрима. Луна Блавинской. Твоя собственная утраченная вера…
Ты прав. Не исключено, что ты прав.
Доброй ночи, Карл Густав.
Доброй ночи, чертов ублюдок.
Он улыбнулся.
«Доброй ночи!» Все правильно. Пускай эта ночь будет доброй, несмотря на то что Эмма его отвергла.
Осмелится ли он когда-нибудь взять ее силой? Заставить себя быть беспощадным? Вряд ли. И не из-за того, что она может подумать о нем. Не в этом дело. Дело в том, что он подумает о себе сам. В общем-то его никогда особенно не волновало, что о нем думает Эмма, лишь бы она не теряла уважения к нему как…
К художнику?
Откуда взялось это слово?
Он имел в виду «ученому». Лишь бы она не теряла уважение к нему как к ученому.
Когда-нибудь весь мир признает его величие. Его научное бесстрашие, его открытия и озарения.
Это утешало.
Нет. Он никогда не возьмет Эмму силой. Ему даже просить ее не придется. Она сама будет его умолять. А пока у него будут другие — пока он не достигнет своей конечной цели и не докажет, что он гений и что он прав.
С этой мыслью он и уснул.
Утром, когда Эмма проснулась, Карл Густав уже уехал. Эмма не слышала, как он уходит. Но когда она вошла в ванную комнату, его недавнее присутствие ощущалось во всем. Корзинка для грязного белья была завалена влажными полотенцами. Запах мыла и одеколона с привкусом липы и лимона, которым муж окроплял носовые платки, был таким свежим, словно Карл Густав вышел отсюда буквально пару секунд назад. На зеркале все еще виднелись следы пара.
В правом нижнем углу зеркала Юнг пальцем вывел букву «Т». Довольно большую. И это было очень важно.
Т. Тереса. Тайна.
«Как мне примирить его с этой необычной и сложной женщиной? — подумала Эмма. — С этой святой… Как наставить его на путь истинный и заставить поверить в ее уникальный гений?»
Нет, только не заставить. Он не переносил никакого принуждения и никогда не прислушивался к чужим советам — за исключением тех случаев, когда сам просил ее высказать свое мнение.
Дневники Пилигрима изобиловали откровениями. Леонардо, Мона Лиза. Собаки с кличками Перро и Агамемнон. Насилие и совращение. Испанские овцы и овцы приснившиеся. Мистер Блеет и Генри Джеймс. Пастухи, святые и золотистые пейзажи. Зимородки, пеликаны, голубки и орлы… А посреди всего этого — высокий одинокий человек, который никогда не писал о том, как он любил и его любили. Он записывал только чужие истории.