Пилот-девица

Зорич Александр

К югу от Прибежища Душ пасторально желтел большой холм с покатыми склонами. На нем начинались фермерские угодья.

Там, на холме, колосилась пшеница сорта "Колониальный рассвет". Пшеницу-мутантку не брал ни жук, ни грибок, ни заморозки (впрочем, заморозки в благодатных окрестностях Риты случались раз в пятьдесят лет).

Там, на холме, прихотливо вилась по решетчатым опорам сладкая и витаминоносная наотарская тыква, знаменитая также своим лиловым цветом и исполинскими размерами.

Там краснел картомат – обожаемый в Конкордии

гибрид картофеля и помидора с сытными крахмалистыми клубнями в земле и красными кисло-сладкими плодами на стеблях.

Это на него, на этот картомат, чуть ли не каждую неделю отправляли, в порядке трудового воспитания молодежи, школьников старших классов под надзором зевающих учителей.

Школьники строили друг другу глазки, пели витальные конкордианские песни и подвязывали ломкие стебли картоматов к высоким пирамидкам из алюминиевого уголка, а подвязав, складывали в ящики тяжелые, желтоватые с одного бока, плоды.

И, конечно, там, на холме, полно было кукурузы, оранжевой чечевицы, нута, и прочих, хорошо знакомых Василисе по муромскому огороду, культур.

В доме на холме проживало большое семейство фермера – жена, дети, братья с женами и детьми, работники и бог весть кто еще. Тогда еще Василиса не знала: то, что с фермером живут дети, свидетельствует о высоком социальном статусе хозяина поместья. Чтобы иметь детей, конкордианец должен был родиться либо пехлеваном, либо заотаром, либо энтли, и лишь в редких случаях ему достаточно было быть демом, демом, получившим репродуктивное право за особые, например, боевые, заслуги.

Семейство фермера распахивало поля, сеяло злаки, втыкало в землю рассаду, а еще брало кредиты и шапкозакидательские обязательства получить три урожая вместо двух. Затем оно собирало урожай, вносило удобрение и отчитывалось за кредиты, которые не понятно как пролюбило...

И таких холмов с такими вот непригожими, но практично выстроенными домами в окрестностях Риты имелись десятки.

На фермерские поля Василиса не наведывалась – вот уж на что-что, а на ботву и колошенье она до зевоты насмотрелась еще в родном Красноселье.

Зато в центр Риты она ездила каждый раз при первой же возможности. Там было на что посмотреть – особенно после состоящего из одной улицы и одного развлекательного комплекса Усольск-штадта.

В центре шестиугольной площади белел идеально гладкой мраморной облицовкой Храм Огня. Там, в полном соответствии с названием, рвались в небо языки священного для всякого зороастрийца пламени. И в сакральной тишине комнат с маленькими окнами величественно разодетые, препоясанные поясами под названием кусти заотары производили свои загадочные для иноверца священнодействия...

Вокруг храма стояли каменные же скамьи, на которых могли предаваться благочестивым думам рядовые горожане. (Что интересно, некоторые им действительно предавались.) На этих скамьях Василиса благочестиво поедала

фисташковое мороженое.

Чуть поодаль находились государственные здания – суд, полиция, городской совет, довольно бестолковый музей, непомерных размеров публичная библиотека и зал народных собраний.

В стороны от шестиконечной площади лучами непуганой морской звезды расходились шесть прямых и широких проспектов – на критичный вкус дяди Толи слишком широких для такого захолустья, где машин в личном пользовании было немного.

Один проспект вел прямиком к Прибежищу Душ с его непередаваемым букетом биохимических запахов и неостановимым детским мельтешеньем.

Второй, противолежащий, соединял центр с космодромом, где, на тот же критичный взгляд дяди Толи, воздушно-космическое движение было неожиданно интенсивным для такого захолустья.

(Дядя Толя не знал, что в окрестностях Риты производились горы сельхозпродукции, востребованной в малоурожайной конкордианской метрополии. Рита кормила не один район Хосрова, главного клонского мегаполиса!)

Еще два проспекта приводили прямо на морской пляж, о котором стоит сказать особо.

Местное море, живописнейшее, сработанное из самого высокосортного аквамарина, для купания было, увы, категорически не пригодно.

Причина? Трагическая перенаселенность.

Одних ядовитых рыб, в том числе зубастых пятиметровых мурен и зловещих зеленых лирохвостов, в нем водилось сорок семь разных видов.

Если к этому прибавить семьдесят разновидностей жгучих медуз и четыре вида летающих змей, картина выходила совсем некурортная.

Но это еще не все! Некоторые из опасных морских тварей имели обыкновение вылазить на нагретый солнцем песчаный бережок. Например крабоскорпионы, отдаленно напоминающие вымерших земных трилобитов.

Там, на пляже, злобные уродцы грелись в лучах Дромадера, устраивали турниры во время брачного сезона, там они спаривались и откладывали икру.

Вот почему гулять по такому пляжу не возникало желания ни у кого, кроме биологов в спецкостюмах.

Но зачем же тогда на опасный, кишащий гадами пляж вели целых два проспекта?

Ответ на этот вопрос дал недоумевающей Василисе умудренный опытом дядя Толя.

– У них, егоза, в Конкордии этой, все типовое. И города все одинаковые. Собрались заотары с пехлеванами, намалевали как должен выглядеть приморский город, план утвердили и по всем планетам разослали. И строят с тех пор на всех ихних планетах один и тот же приморский город. Ну разве что с разными названиями. На Ардвисуре море ласковое? Ласковое, как добрая фея из сказки. Там проспекты, ведущие к морю, очень даже кстати. А тут, на Наотаре, море какое? Кошмарное. И проспекты, которые к морю ведут, тут нафиг не нужны. Но разве тем заотарам из столицы объяснишь? Они там все в образах, в символах религиозных, и прочей такой фантазии, до которой нам с тобой по приземленности нашей вовек не дотумкать...