Пингвины над Ямайкой
Шрифт:
Роквелл: Нет. Германская боевая ракета «ФАУ-2» в 1944. Она поднялась на 188 километров. Это первый в истории космический полет. И космическая гонка эпохи Первой Холодной Войны была, увы, лишь побочным продуктом военной техники. Прекращение гонки ракетно-ядерных вооружений привело к тому, что космические программы оказались на голодном пайке. Вторая Холодная война снова ненадолго стимулировала эти программы, но она была менее интенсивной. Иное дело – сейчас.
Кебо: Вы считаете, что мир вступил в эпоху Третьей Холодной Войны?
Роквелл: Не знаю, как это назовут историки, но суть дела
Кебо: В смысле, там можно даже, как бы, размножаться?
Роквелл: Не как бы, а просто размножаться. Я же сказал: поселок. И это толчок к совершенно новой военной доктрине. Раньше мощность оружия ограничивалась необходимостью сохранения единственной обитаемого объекта: планеты Земля. Советский термоядерный тест AN-602 «kuzkina mati» в октябре 1961 показал, что мощности единичной бомбы 50 – 100 мегатонн в тротиловом эквиваленте вполне достижимы, но такие устройства может применять, только та сторона военного конфликта, которой есть, куда отступать с Земли.
Кебо: Насколько это серьезно, док Энди?
Роквелл: Это так серьезно, что дальше некуда. Взгляните на проект «Ballista-Astarta» глазами политика. Вы увидите «Диогеновы бочки», в которых некоторый тип людей может обитать неограниченно долго – это раз. Вы увидите оружие, которое всего за несколько секунд разрушает поверхность целой планеты – это два. А теперь сложите первое и второе, и получите модель глобального военного шантажа. Побеждает та сторона, которой есть, куда отступать с потенциального поля термоядерной битвы.
Кебо: И какая сторона, по-вашему, может реально прибегнуть к такому шантажу?
Роквелл: Реально, я думаю, что никакая. Той стороне, которая может, это просто не интересно, а та сторона, которой это интересно – не может. Но само возникновение потенциальной возможности подобного шантажа, толкает все развитые страны к космической гонке. Нечто подобное, но в меньшем масштабе, было в эпоху Первой Холодной Войны. Никто по-настоящему не верил в термоядерную войну, но все вкладывали деньги в ракетные и ядерные технологии.
Кебо: Какой-то парадокс… Получается, док Энди, что вы считаете потенциальную возможность космического шантажа позитивным фактором прогресса?
Роквелл: Совершенно верно, Пепе. Человеческая жизнь – очень забавная штука. Она соткана из парадоксов, и это – всего лишь один из них.
Кебо: У меня с сердца свалился камень, размером с астероид… Раз мы заговорили о парадоксах – что вы скажете об инициативе Римской церкви в области космического сотрудничества? Я имею в виду предстоящий фестиваль «Католическая молодежь за прогресс» и посредничество Ватикана по космическому центру в Полинезии?
Роквелл: Меня бы не удивило, если бы с аналогичной инициативой выступил клуб художественного вышивания или общество любителей пива. Церковь просто имеет больше денег, и может более демонстративно следовать моде на космос. А откуда возникла эта мода – я объяснил только что.
Кебо:
Роквелл: Лично вы – прямо сейчас. На экране моего мобайла уже четвертое SMS-сообщение. Цитирую: «Энди, какого черта? У нас элементы движения пяти новых спутников. Два очень интересны. Ты где?». Боюсь, нам пора закругляться, пока мои коллеги не приехали и не выломали дверь моего дома. Они очень тактичные и…
Кебо: Я поняла. Maururoa, док Энди! Aloha nei!
Роквелл: Счастливо, Пепе! (правый-верхний экран отключается).
Кебо: Напоминаю, это была online трансляция канала «Tetra-Vision» с тетрабублика Хат-Хат, о захватывающей фазе космического проекта «Ballista-Astarta». А сейчас – немного музыки, потом – земные научно-технические новости! Оставайтесь с нами!
–
…
Омлет взял пульт, убавил звук и, почесав в затылке, произнес.
– Вот это да… Неужели это действительно сделали мы?
– Не верится? – поинтересовалась Флер.
– Типа, головным мозгом верю, а спинным не очень, – ответил он.
– Ничего, – она хлопнула его по спине, – Вот будет ясное небо, и ребята тебе покажут Венеру в телескоп. Эсао, Стэли, покажете?
– Конечно! – ответил Эсао, – Это же здорово!
– Только меня смутил этот разговор про войну, – призналась Стэли.
Алибаба пожал плечами.
– Новозеландская научная школа. Они любят завернуть какой-нибудь парадокс.
– Не вижу парадокса, – возразила Флер, – Нормальная логика, просто у него термины непривычные. Я бы сказала так. Вот государство, сумма кланов оффи. Между этими кланами есть конкуренция. Когда оффи-режиму ничего всерьез не угрожает, больше власти оказывается в руках самого консервативного клана. Действительно: прогресс опасен для оффи-режима. Лучше, когда ничего не развивается, не меняется и можно править вечно, пользуясь старыми приемами. Вдруг – упс: военная угроза. Оффи из государства другой страны хотят отнять весь добряк у этих оффи. Тут относительно– прогрессивный клан, говорит: «Насрать на консервативные традиции! Надо срочно развивать военно-промышленный комплекс, а то нас заколбасят». Консерваторы им возражают: «Если мы насрем на традиции, то люди начнут думать и перестанут нам подчиняться». Прогрессисты отвечают: «Вот вам штабная игра: мы – белые, враги – черные. Играем и видим: черные заколбасили белых. Если вы этого хотите, то вы – предатели». Консерваторам нечем крыть, и прогрессисты рулят. Но происходит это только на основе технико-милитаристской идеи. Если им удалось развить технику и сделать, чтобы не их заколбасили, а они заколбасили иностранных оффи, то фиг они уступят место консерваторам. Это называется: технократический милитаризм.
– Ты считаешь, что милитаризм прогрессивен? – спросила Стэли.
– При оффи-режиме, да, – подтвердила Флер, – только технократический милитаризм двигает прогресс. Ключевое слово – технократический. Потому, что бывает другой, консервативный милитаризм. Это когда ничего не развивают, а кричат про великую нацию и до бесконечности воюют с таким же консервативным соседним говном. А технократический милитаризм склонен к блицкригу и реальным завоеваниям.
– Как Гитлер? – спросил Эсао.