Пингвины над Ямайкой
Шрифт:
– Почему? – удивился тиморец.
– Потому, что приходится запретить человеку думать. Мораль всегда абсурдна и противоестественна. Про нее нельзя думать. В нее можно только слепо верить.
– Как это абсурдна? – вмешалась Стэли.
– Как норма поведения, противоположного биосоциальным инстинктам, – ответила меганезийка, – …Ого! Полтораста лет! Мы урыли Южную Империю! Интегральный ресурс вырос в 4 раза за полвека! Ух, сколько мы взяли рабов-техников. Континент, практически, наш. Мы на третьем месте по выплавке стали на планете, и на втором
– Флер! Оскэ! – воскликнула тиморка, – Объясните толком!
Оскэ потушил окурок, выбросил в снарядную гильзу и налил всем еще какао.
– ОК, начнем с биосоциальных инстинктов. Они почти одинаковы у всех стайных гоминидов. У шимпанзе, у бонобо, и у человека. Этих инстинктов достаточно, чтобы родители опекали и чему-то учили потомство, а это потомство подражало старшим и адаптировалось в обществе… Ну, скажем, в первобытной деревне, или типа того. Как показали последние 5 миллионов лет, этого вполне достаточно в до-машинную эру. Дополнительное обучение в современную эру необходимо, потому что существуют сложные технологии, социальная экономика и сложная деловая коммуникация. Что касается дополнительного воспитания, то оно только вредит нервной системе.
– Почему это достаточно? – спросила Стэли, – и почему дополнительное воспитание вредит? Между прочим, человеческое общество отличается от обезьяньего!
– Так, – сказал Оскэ, – Начнем с того, что человек – это вид обезьяны, и его общество обезьянье по определению.
– Человек это только биологически – обезьяна, – возразил Эсао.
– А в чем он не обезьяна? – поинтересовалась Флер.
– Он умнее, он разговаривает, он трудится, преобразует мир, он создает культуру.
– Незачет по всем пунктам, кроме первого, – констатировала меганезийка, – Человек отличается от шимпанзе вдвое большим мозгом, хотя, впрочем, это не всегда делает людей вдвое умнее… Некоторых вообще не делает умнее. А так – у шимпанзе есть система коммуникации, и культура тоже. Они делают кое-какие орудия, а их обычаи, передаваемые от поколения к поколению, нельзя назвать иначе, чем культурой.
Стэли взмахнула руками, демонстрируя возмущение такой софистикой.
– Ну, ты сравнила! У шимпанзе какие-нибудь камни для разбивания орехов и палки-копалки, а у человека – самолеты, космические корабли …
– Извини, гло, – перебил Оскэ, – Но до сих пор в мире есть множество первобытных племен, которые обходятся примерно тем же арсеналом техники, что и шимпанзе.
– Но это отсталые племена!
– Допустим, что так. Но они человеческие, или нет?
– Человеческие, – согласилась тиморка, после некоторой паузы.
– …И они не хуже нас, верно? – продолжал он, – …Просто им не повезло в смысле технического прогресса, а так – люди, как люди. Мало ли кто отстал в технике?
– Да! – Стэли кивнула, – Но шимпанзе ты не подтянешь по технике, а эти племена обучатся, если ты им поможешь, и освоят любую технику, не хуже
Оскэ улыбнулся и утвердительно кивнул.
– Все верно. Шимпанзе или бонобо можно научить работать с не очень сложными машинами, но на большее у них не хватит мозга. А человеку хватит. Но, по-любому, морализация для освоения техники не нужна. Только обучение. Прикинь?
– Для этого не нужна, – согласился Эсао, – Но как ты защитишься от развращения богатством? Избытком всяких материальных благ? Начнется расслоение людей по классам, эксплуатация… У Маркса про это написано.
– По Марксу… – Оскэ многозначительно поднял палец к потолку, – Мораль как раз возникла для обоснования эксплуатации. И ни для чего другого она не пригодна.
– Нет, она пригодна! – воскликнула Стэли, – Если это коммунистическая мораль!
– Это оксюморон, – сказала Флер, – Как дельфиньи копыта. Между прочим, наша педагогическая империя просуществовала 241 год! Мы смогли десантироваться на соседний континент, и даже четверть века удерживали там плацдарм, но потом нас общими усилиями сбросили в океан. У нас начался коллапс из-за отсутствия рабов-техников, и тогда к нам вторглись из-за океана и заколбасили наших буратин.
– Неплохо для средне-машинной эры, – прокомментировал Оскэ, – Но, такие фокусы удаются только на уровне для новичков, где нет качественного прогресса техники. В продвинутой «X-fenua» нас бы прихлопнула первая же промышленная революция.
Флер согласно кивнула, и добавила:
– А в раннюю машинную эру мы бы держались лет семьсот, даже в продвинутой.
– Надо было делать жреческую касту, – сказал Оскэ, – Педогогизм в сочетании со жреческой кастой работает до начала новой машинной эры. Это проверено.
– Почему коммунистическая мораль это оксюморон? – спросил Эсао.
– Оскэ уже сказал, – напомнила Флер, – при коммунизме, по условию задачи, нет эксплуататорского класса. Значит, нет интересанта, которому нужна мораль.
– Коммунистическая мораль нужна всему народу, – возразил он.
– И что в ней такого нужного? – иронично поинтересовалась меганезийка.
– Она воспитывает человека, чтобы исключить эгоистические желания и сделать его главным желанием творческий труд на благо общества. Ефремов специально пишет: творческий труд, потому что если это тупой труд, то получится муравьиный ложный социализм с людьми-насекомыми. Примерно такой, как вы сделали в этой игре.
– Еще один оксюморон, – сказала она, – неэгоистический творческий труд.
Стэли щелкнула ногтем по корпусу ноутбука.
– А твои домики, Флер? Скажешь, это из эгоизма? Просто, чтобы нажить денег?
– Деньги нам с Ежиком пригодятся, – ответила Флер, – но деньги это не эгоизм. Это социальная функция. Как доказано психологией, в творчестве она вторична. А вот настоящий, первобытный эгоизм в творчестве первичен. Это тоже научный факт.
– С ног на голову, – буркнула тиморка, – Эгоизм это как раз когда ради денег.