Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)
Шрифт:
Ни в своих репортажах-отчетах с конгресса, ни в разговорах с сионистской верхушкой и лидерами ишуваВишняк не пытался создать впечатление человека, озаренного внезапным сионистским откровением свыше и осчастливленного тем, что он попадет в палестинскую землю. К сионистскому проекту он относился сдержанно, без показной горячности, и вынужденности своего переезда в Палестину, по крайней мере от людей ему близких, не скрывал. Вместе с тем как историк и политолог, наделенный трезвым аналитическим умом и тонкой проницательностью, он, пользуясь позицией журналиста-наблюдателя извне, затронул в газетных репортажах с конгресса целый ряд крайне любопытных аспектов, которые совершенно иначе воспринимались теми, кто принадлежал миру сионистской мечты и деятельной работы по ее воплощению. Так, для него, собиравшегося поселиться в Палестине, но знавшего древнееврейский язык, как он сам признается, на детском уровне, было важным и поучительным воочию убедиться в том, что из символа национального возрождения иврит сделался
Сионистское движение, – писал он в одном из репортажей, – связывает свою судьбу с развитием и утверждением древнееврейского языка как единственного языка будущей еврейской государственности. Всячески поощряя его применение, сионизм достиг уже того, что для поколения, родившегося в Палестине, и для многих вне Палестины иврит стал родным и разговорным, иногда единственно понятным языком. Из символа возрождения древнееврейский язык уже превратился в необходимую принадлежность обиходной жизни.
На самом конгрессе не раз раздавались возмущенные голоса не понимающих ни идиш, ни немецкого – да переведите нам, о чем вы там говорите, на человеческий, понятный древнееврейский язык!.. И все же лидеры конгресса, Вейцман, Бен Гурион, Гольдман и др. свои основоположные речи предпочли произнести не на иврит. И не потому, чтобы они не владели им, а потому, что хотели быть понятыми подавляющим большинством аудитории, и прежде всего – печатью.
Предназначенные не только для сионистов и даже не для одних только евреев, сионистские конгрессы, пока они созываются не у себя в Палестине, а в Европе, не могут не считаться и с европейскими привычками и пониманием. Это в такой же мере относится к языку конгресса, как и к его длительности, и, что гораздо важнее – к общей атмосфере и характеру происходящей на нем политической борьбы (Вишняк 1935b: 4).
Впрочем, для Вишняка оставался чуждым не только сионистский опыт, но и еврейские традиции, которые ему, ассимилированному еврею, казались затрудняющими современную жизнь: например, соблюдение субботы. В том же репортаже он сообщал, что конгресс, дабы избежать раскола, должен был пойти на удовлетворение требований партии раввинов, добившейся того, что пункты о соблюдении субботы и кашруталегли в основу еврейской государственности.
Не считаясь ни с нуждами хозяйства, ни с явлениями природы, – замечал не без легкого, хотя вполне ощутимого сарказма Вишняк, – с ведром в страдную пору и дождем в засушливое лето, они <партия раввинов> защищали обязательность субботнего отдыха как величайшего социального благодеяния для трудящихся. Они отстаивали субботу и как предписание закона, духовно и душевно многообразными нитями связанного со всей жизнью и бытом еврейства не только в его историческом прошлом, но и в современности (там же).
К слову сказать, вряд ли Рутенберг, не принадлежа к числу «богобоязненных евреев», относился к этому иначе. Достаточно привести в качестве примера его субботнюю поездку в Цфат, которую он совершил на правах хозяина вместе с лордом Руфусом Дэниэлом Исааком Редингом (Rufus Daniel Isaacs Reading; 1860–1935), председателем правлени British Electric Company (1923-35), в прошлом вице-королем Индии (1921-26), первым евреем, удостоенным в Англии титула маркиза. За эту поездку он подвергся суровой критике в палестинской еврейской прессе (Zakai 1934).
25 сентября 1935 г. Вишняк писал Рутенбергу (письмо отпечатано на машинке) ( RA):
122, Bd Murat Париж, 25.IX <1>935
Paris (XVI) <рукой>
Дорогой Петр Моисеевич!
Очень Вам благодарен и за письмо, и за предоставление 60 фунтов 24. Я не ответил Вам тотчас, потому что поджидал Фондаминского. Но он задержался в Данциге, и я не хочу дольше откладывать ответ.
Мне сообщили, что туристической визы консул теперь не ставит на нансеновских паспортах. Кроме того, так как собираемся мы в Палестину с Марьей Абрамовной, то и залог должен был бы быть вдвое больше: не 60, а 120 фунтов. При таких условиях я стал искать – и нашел – лицо, обладающее тысячью фунтов и готовое мне их временно доверить. Я отправился к Исаку Адольфовичу <Найдичу>, и он меня благословил на получение «капиталистической» визы. Через несколько дней отправляюсь к консулу. А пока что – вчера же – я и Найдич послали письмо Бен-Гуриону в Лондон с просьбой предоставить мне бесплатный проезд в Палестину. Мотив – и общего характера: «Посл<едние> Новости» поручили мне написать 12 фельетонов о новой Палестине, – если я на свой страх и риск там окажусь, – и это может быть полезным и «коз сионистам» 25…
Теперь приступаю к ликвидации квартиры 26– завтра подписываю отказ от контракта – и парижской 16-летней жизни. К 1 ноября думаю быть готовым в путь-дорогу.
Получили ли Вы вырезки моих фельетонов о Конгрессе и амфи-театровского – о Вас?
С искренним приветом от Марии Абрамовны и меня
М. Вишняк 27
«Благодетель»,
Почему – осталось неизвестным, но за визой дело не стало. Не знаю, кто из моих доброжелателей, хотевших, чтобы я отправился в страну предков, добыл для меня так называемую капиталистическую визу, за которую надо было внести тысячу английских фунтов в качестве залога, – я ее не внес, а имя «благодетеля» мне осталось неизвестным (Вишняк 1970: 108).
Очень похоже, что причиной, почему имя Найдича оказалось неназванным, явилась их размолвка, вызванная книгой Вишняка о Вейцмане. Выше уже заходила речь о трудностях, с которыми столкнулся решивший написать ее Вишняк. Когда английский вариант готов был увидеть свет, узнавший об этом герой передал через Найдича, своего друга юности, запрет на печатание. По его словам, она могла «повредить его переговорам с арабами».
Как мне передавал на следующий день Найдич, – рассказывал Вишняк в тех же воспоминаниях, – Вейцман был в чрезвычайном возбуждении, шагал по комнате, стучал кулаком по столу. В необычном для него нервном состоянии был и Найдич, просивший меня экстренно приехать. Он настаивал, чтобы я выполнил просьбу его лидера и отказался от английского издания книги. Я доказывал всю нелепость и недопустимость такого требования, продиктованного честолюбием, а вовсе не интересами еврейского народа или сионистского движения. Невзирая на наши личные отношения, еще из Москвы шедшие, лояльный по отношению к лидеру Найдич никак не соглашался со мной и в заключение от просьб и уговоров перешел к угрозе: «Если Вы опубликуете книгу мы объявим ее лживой!..» Это, конечно, только поддало мне жару. Я ответил длинной тирадой, смысл которой сводился к тому, что все, не исключая и того, что кое-кому пришлось не по вкусу, взято из официальных протоколов сионистских конгрессов, – ибо я знал, о чем пишу и с кем могу иметь дело. Нет ни одного вымышленного факта. И неужели сионисты склонны завести свой Index librorum prohibitorum на манер Ватикана?!
Мы расстались вежливо, но более чем прохладно. Больше Найдичи меня с женой не приглашали к себе ни на Пасху, ни в другое время (Вишняк 1970:111).
Английский перевод книги Вишняка о Вейцмане увидел свет, и, как это ни парадоксально, когда годы спустя сионистский лидер ее прочитал, он пришел в полный восторг и даже писал автору, не вполне, по всей видимости, искренне, что никогда не говорил о его работе ничего порочащего – она заслуживает высокой оценки. Его опасения касались того, что книги о нем (а их якобы было несколько) отвлекали интерес от биографии, изложенной им самим.
Но в этом, конечно, никто не виноват, – завершал свое письмо Вейцман. – Я не могу никому помешать писать обо мне, если он того хочет (там же: 112).
Все это, однако, случится по прошествии лет. Возвращаясь же к переселению Вишняка в Палестину, которое поддержал и Рутенберг, следует сказать, что оно так и не состоялось. Вишняк дает этому следующее объяснение:
Моя поездка не состоялась по ряду причин.
Прежде всего произошло расхождение с Рутенбергом. Когда я осведомился, как, по его мнению, могу я существовать в Палестине, он заявил: у Фондаминского я оставил для вас 300 фунтов (английских), чтобы вы могли первое время посвятить изучению языка. Я искренне поблагодарил за великодушие, но отказался принять щедрый дар, не видя и отдаленной возможности его вернуть. Вместо этого я предлагал найти мне любую работу на полдня за 10 фунтов в неделю с тем, чтобы вторую половину дня я уделял изучению языка. Рутенберг был известен своим авторитарным нравом и не переставал быть авторитарным, даже когда бывал предупредителен и доброжелателен. И в данном случае он упорно настаивал на своем, что было совершенно неприемлемо для меня. Почти одновременно возобновились массовые нападения арабов на евреев и насилия над ними, которые в стране назывались беспорядками, а извне и со стороны напоминали недоброй памяти антиеврейские погромы. Это тоже не располагало к переселению в страну предков. Наконец, подвернулась интересная литературная работа – заказ написать о новом французском премьере, первом социалистическом премьере в истории Франции, Леоне Блюме (там же: 109).
Завершая рассказ о несостоявшемся переезде Вишняка в Палестину, заметим, что он обозначил там свое присутствие тем, что в апреле-мае 1937 г. его книга о Блюме печаталась в переводе на иврит в социалистической газете «Davar».
Встречался Рутенберг в эмиграции и со старейшим революционером, членом партии с.-р. Е.Е. Лазаревым, уже принимавшим ранее участие в нашем повествовании в связи с инцидентом, связанном с убийством Гапона (см. И: 2). В RAимеется два его письма, адресованные Рутенбергу в Палестину, – одно с проставленной датой – 26 сентября 1935 г., другое недатированное, относящееся, судя по контексту, к апрелю 1936 г. Первое письмо, фрагмент из которого приводился ранее (см. I: 3), в связи с вояжем В.М. Чернова в Палестину, свидетельствует, между прочим, о том, что Рутенберг навещал Лазарева в Праге («Помните, дружище, ваш последний визит ко мне…»). Развивая в этом письме злободневную тему европейского политического кризиса, автор предупреждал о врагах еврейской Палестины: