Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)

Хазан Владимир

Фондаминские – Рутенбергу

Paris 17 mai 1935

130 av. de Versailles

Дорогой друг,

Так и случилось еще до получения Вашего письмао денежки растратила, но суммы оставшейся хватит до Вашего приезда. Я уж давно слышала, что в июне Вы приедете в Париж, но про Вас я верю, только когда Вы сами пишете. Никаким рассказам не верю. Я, конечно, буду в Париже, ибо слаба так, что когда переносит Илья Ис<идорович> в соседнюю комнату, то кружится голова. У меня катастрофа с едой. Натура моя отказывается принимать пищу. Доктора работают изо всех сил – стараются. Рвоты ежедневные. Не знаю, кто кого победит: натура моя или я. На этом и кончаю и шлю Вам сердечный привет.

Ваш Махатма Ганди.

<На обратной стороне рукой И.И. Фондаминского>

Дорогой

Петр Моисеевич,

Неделя была плохая. Была консультация с врачом по туберкулезу легких – разумеется, она ничего не дала, но разумеется, врач предложил попробовать новые лекарства (что же иное может предложить врач?) – в результате неделя тошноты и рвоты. Надеюсь, что на этот раз это окончательно убедит докторов и они не будут повторять опытов с лекарствами. В общем, она все слабеет. И тем не менее «чудо» возможно – болезнь может сама остановиться. Если чуда не произойдет, то долго А<малия> О<сиповна> этого состояния выдержать не может (без сна и пищи). Потому, если хотите еще ее увидеть, поторопитесь с приездом. Известие о Вашем приезде ее очень обрадовало. Помимо докторов, мы применяем еще одно лечение (без лекарств) – но это скорее в области гипноза, и я пока об этом не рассказывал Вам. Если будут результаты, сообщу.

Целую Вас, Ваш И. Ф<ондаминский>

Фондаминский – Рутенбергу

24 V 1935

Дорогой Петр Моисеевич,

А<малия> О<сиповна> быстро слабеет. Если не произойдет чуда, она долго не протянет. Всю эту неделю она совсем не ела – ничего! Выпивает 2–3 чашки чая с лимоном и кусочком сахара, и это все. Всякая другая пища вызывает немедленную рвоту. Доктора объясняют это состояние общим отравлением организма и перерождением печени. Но толком никто ничего не знает. Да это и не имеет значения, ибо никакое лечение невозможно – всякое лекарство вызывает страшную реакцию. Ей применяют искусственное питание, но на нем долго продержаться нельзя. И, действительно, она худеет и слабеет со дня на день. Хотела Вам написать сегодня несколько строк, но отложила до завтра из-за слабости. Но она не сознает своего положения, и настроение ее не такое мрачное, как раньше. Чем это объясняется? Возможно, что это обычное явление у туб<еркулезных> больных. Но возможно и другое: к ней приходит одна женщина-врач (это секрет), кот<орая> имеет к<акую>-т<о> «силу» в руках. Кладет ей руки на грудь и уверяет, что легкое быстро поправляется. И, действительно, темпер<атура> упала (до 37.9), кашель стал легче. Во всяком случае, хорошо то, что А<малия> О<сиповна> верит в это лечение и строит на нем некоторые надежды. Лежит она, окруженная общей любовью и заботой. И это ее радует и ободряет. Я держусь совсем хорошо, и в доме полный порядок. Посылаю Вам пока две карточки – скоро пришлю еще. Постараюсь, чтобы она успела еще написать Вам несколько слов.

Целую Вас крепко.

Ваш И. Ф<ондаминский>

<На полях> Карточки сняты две недели назад – теперь она совсем на них непохожа.

Фондаминский – Рутенбергу

28 IX1935

Дорогой Петр Моисеевич,

Только теперь вернулся в Париж и мог принять меры, чтобы достать нужные 100 фунтов. Надеюсь через несколько дней вручить их Вишняку. Делаю это не только по Вашей просьбе, но и потому, что меня самого тяготит долг, сделанный без Вашего согласия (100 фунтов Якова Осиповича). Но я Вас очень прошу не настаивать на скорой уплате остальных 200 фунтов. Это мне совершенно невозможно. И, вообще, я прошу Вас считать эти 200 фунтов моим моральнымдолгом и не связывать меня сроками.Сам я постараюсь погасить долг, как было условлено.

Я съездил в Германию, работаю и чувствую себя бодро.

Очень буду рад, если Вы со мной повидаетесь при приезде.

Крепко Вас обнимаю.

Ваш И. Фондаминский

Фондаминский – Рутенбергу

6 VIII 1936

Дорогой Петр Моисеевич.

Ждал Вашего приезда и потому не писал Вам по одному делу которое требует Вашего решения. Но Вас нет, и потому пишу Вам. При последнем нашем свидании Вы поручили мне передавать

Ал<ександру> Фед<оровичу Керенскому> по 10 фунтов в месяц. Относительно срока Вы сказали: «Пока на 6 месяцев, а о дальнейшем мы поговорим при следующем свидании». Я внес Ал<ександру> Фед<оровичу> 60 фунтов за месяцы февраль-июль. За август я не внес, ожидая Вашего приезда. Каково будет Ваше распоряжение? От себя могу сообщить, что издание «Новой России» ⁶⁴и работа в Париже (собрания, выпуск двух книг ⁶⁵) возродили А<лександра> Ф<едоровича>. Он бодр, энергичен и успешно работает. Может ли он прожить без этих 10 фунтов, я судить не берусь. Знаю только, что в «Новой России» он ничего не получает.

Не хотите ли, чтобы я Вам посылал эмигрантские новинки на книжном рынке (их очень мало)? Если хотите, ассигнуйте для этого 1 фунт.

Я живу бодро. Много работаю. Рад буду Вас увидеть. Сообщите, когда думаете быть в Париже.

Обнимаю Вас.

Искренне любящий Вас,

И. Ф<ондаминский>

__________________________________________________

1. В основе данной главы лежит наша публикация, см.: Хазан 2008b: 201-28.

2. Надежда, умирающая, по обыкновению, последней, породила после гибели Фондаминского слухи о том, что он жив. 9 мая 1944 г. М. Цетлин писал Г. Струве:

До меня дошли слухи, что И.И. Фондаминский-Бунаков жив и находится в Германии в концентрационном лагере и будто бы там же, где находится Ф.А. Степун. При этом мне говорили, что получили известие об этом Вы. Так ли это? Это было бы большой радостью, т. к. мы опасались худшего и боялись, что его уже нет в живых. Очень прошу Вас сообщить мне все, что Вы знаете о Фондаминском (HIAG. Struve Papers. Box 43. Folder 43-1).

3. Книга В. Зензинова была написана в сибирской ссылке, куда он был сослан в 1911 г. Зензинов жил в Индигирской тундре, в поселке Русское Устье, который в ней и описал, см.: Зензинов 1914; переиздана в эмиграции: Зензинов 1921. Любопытно, что впоследствии, в советское время, на его материал опирался географ И. Забелин (Забелин 1958), разумеется, не называя табуированное в Советском Союзе имя эмигранта.

4. Яков Борисович Полонский (1892–1951), журналист, литературовед, библиограф. См. о нем: Адамович 1951: 8.

5. Нужно: М<ихаилу> О<сиповичу Цетлину>; Руднев указывает инициалы его жены – Марии Самойловны.

6. Разные авторы называют разный год рождения Фондаминской (или заменяют его знаком вопроса). Амалия Осиповна родилась в 1882 г.: в нижепубликуемом письме от 26 апреля 1935 г. она пишет, что ей 53 года.

7. У Калонимоса Зеева (Вульфа) Высоцкого (1824–1904) был сын Давид и три дочери, которые вышли замуж за Осипа Цетлина, Рафаила Гоца и Ошера (Иосифа, Осипа) Гавронского (последний – отец Амалии), мать – Гавронская Любовь Вульфовна (Васильевна) Гавронская (урожд. Высоцкая; 1845–1930); их дети стали крупными деятелями российского революционного движения, членами партии эсеров, и громадные наследственные суммы пошли на нужды революционной борьбы.

8. ‘Ребенок благородных кровей оказался в тюрьме…’ (нем.).

9. Другой член Боевой организации, Б.Н. Моисеенко, сделал Амалии предложение. Узнавший об этом Савинков отреагировал на поведение Моисеенко, которое ему казалось недостойным, весьма своеобразным способом: решив проучить человека, вознамерившегося разрушить семейный покой друга, он однажды ночью (конец 1910 г.) высадил его из машины на окраине Парижа. В своем письме Фондаминскому Моисеенко жаловался на Савинкова:

Передайте Амалии Осиповне, что это первый случай для приложения ко мне мерок эстетического аристократизма, но что я этого не боюсь (цит. по: Городницкий 1995: 237-38).

Кстати, Фондаминский был одним из тех, кому Савинков написал с Лубянки (см.: Савинков 1926: 7-10). В письме, датированном 19 ноября 1924 г., он упоминал Амалию и ее брата Бориса Осиповича:

Милый мой Илюша, хожу по камере и вспоминаю вас и Амалию и всегда дорогого Б<ориса> О<сиповича>. Пусть вы все отреклись от меня, как это торжественно и всенародно сделал Д<митрий> В<ладимирович> <Философов>. Я-то от вас никогда не отрекусь – 20 лет из жизни не выкинешь, да и не видел я никогда ничего от вас плохого, а только хорошее (там же: 10).