Шрифт:
1
Новый год обернулся двойным праздником: Катерина - родная сестра хозяина приехала погостить из далекой Сибири, правда ненадолго, проездом. Корытин сам ездил на станцию, к поезду, ее встречать и привез прямо к накрытому столу.
Сестра на родине не гостила давно. Было о чем поговорить. Вот и просидели у елки далеко за полночь, пели и даже танцевали под музыку.
Но по привычке и обычаю людей немолодых сестра хозяина все равно проснулась довольно рано. За окном лишь синело, а в доме горел электрический свет. На кухне хозяйка
– Разбудила тебя?
– спросила она гостью.
– Вроде старалась не шуметь.
– Тоже рано встаю, - ответила ей невестка.
– Всех ведь надо поднять, накормить, проводить и самой на работу. А братушка мой спит?
Хозяйка невесело усмехнулась:
– Братушка твой и не ложился, считай. В пять часов укатил.
– И, рассеивая недоуменье, объяснила: - На дойку, на фермы, как всегда.
Гостья уже подзабыла колхозные председательские обычаи, но даже вспомнив, все равно удивилась:
– И даже сегодня?
– Каждый день, - со вздохом ответила хозяйка.
– Ни выходных, ни проходных. А в праздники - вовсе. В котельных не напились бы. Все заморозят. Времена такие...
– Оборвав себя, она смолкла, поглядела в окно: не едет ли?
За окном, синея, занималось утро нового, молодого дня.
Не торопясь женщины мыли посуду, пили чай, говорили о жизни, о детях. У гостьи и у хозяев они уже были взрослыми. А жить нынче непросто. Раньше молодым одно твердили: старайся, учись. Закончишь институт- станешь человеком. Нынешнюю гостью, сестру хозяина, в свое время, после медицинского института, направили в Сибирь. Там она замуж вышла, там обжилась, теперь уж навек. А нынче - иное...
Пока разводили тары да бары, на улице развиднелось. Потом розовое солнце поднялось из белых снегов. Наконец подъехал и жданный. Рыкнула машина, выскочил навстречу ей лохматый кобель Тришка. Но хозяину нынче был недосуг с ним баловать, он в дом спешил.
– Сеструшка!
– громко позвал он, лишь на порог ступив.
– Ты - живая?! Головочка не болит с похмелья?
Они заспешили друг к другу, словно не было встречи вчерашней там, на вокзальном перроне. Корытин обнял сестру, нежно целуя. И она прижалась к нему щекой. И через морозный и терпкий бензиновый и скотий запах, исходящий от Корытина, и через пахучую сладость и горечь женской косметики они оба чуяли их навеки роднящий дух близкого человека.
Корытин и гостья его были не просто братом и сестрой, но еще и близнецами.
Большие серые глаза - наследство матери, - рисунок бровей, губ, прямого носа, мягкого подбородка, каштановые, в крупное кольцо, волосы... Они были очень похожи, особенно в юности. И прежде, и даже теперь природа старалась сблизить их настолько, насколько это позволял разделявший их пол. Всегда была заметна некоторая резкость черт у сестры, излишняя мягкость - у брата.
От рождения они были вместе. Десять лет отсидели за одной партой в школе. Потом пути разошлись: сельхозинститут - у Корытина, у сестры- медицинский. А потом она уехала в Сибирь и осталась там. Последние годы вовсе не виделись.
То ли завтрак это был поздний,
Наконец встали из-за стола. День разгорался ясный, солнечный, с легким морозцем. Прямо на заказ: новогодний подарок - не день.
– Поехали, - со вздохом сказал Корытин, и сестра поняла его: к родителям, на кладбище.
Поняла и быстро сыскала в своих вещах привезенный букет искусственных цветов.
Председательская "Нива" стояла возле дома. Корытин ее сам водил. Дорога на хуторское кладбище была расчищена, хоронили и зимой.
Доехали, оставили у ворот машину. Могилки были заметены снегом. Все кладбище - вровень, лишь кресты да пирамидки торчат. Но расчищать, тревожить кладбищенский покой не стали. Прошли, постояли, поглядели на портреты, Катерина всплакнула. Как давно ушла мама... Ее молодою хранила память. Отец помнился на больничной койке, исхудавший вконец. А здесь - при костюме и галстуке, и лицо еще нестарое. Были - и нет их. Даже могилки - под снегом.
Постояли, повздыхали, прикрепили к портретам яркие неживые цветы, покрошили и сыпанули вокруг печенье для птиц, каких вовсе и не было. Все исполнили, как хотели и как было положено, и ушли.
А в машине Корытин спросил:
– Может, на хутор сбегаем?
– Да-да, поехали...
– согласилась Катерина, потому что это было так кстати: проведав покойных родителей, проведать родину - хутор Зоричев, где родились и жили когда-то в ранней младости.
Проехав окраиной, выскочили в степь. Черная, прямая как стрела лента асфальта лежала меж снегов. Белая степь, под солнцем, слепила глаза.
В невеликом хуторе Зоричев когда-то начинали жить, там - детство. Он и сейчас был таким же, этот степной хуторок: на краю темнели постройки, базы колхозных ферм; дома - редкой россыпью; старые почерневшие вербы над заметенной снегами речкой. Вся округа - в снегах. А виделось: зеленая степь с лазоревыми цветами, кудрявые вербы, светлая вода.
Посреди хутора - магазин да клуб, кучка домиков. Магазин - новый, кирпичный, а клуб - старый, где кино глядели.
– А где школа была, ты помнишь?
– спросил Корытин.
– Возле клуба, - ответила Катерина.
Остановили машину и вышли из нее. Глухая тишина стояла над заметенным снегами хутором.
И откуда она взялась, эта старуха? Выкатилась из соседнего дома, раздетая, простоволосая. Выскочила из калитки, кинулась к председателю и упала перед ним на колени:
– Прости Христа ради...
Корытин поднимал ее, а она не хотела вставать и кричала:
– Прости! Прости мою дочушку! За-ради Нового года! Прости дочушку за-ради Христа... За-ради деток ее...