Пир Бабетты

Бликсен Карен

Его ослепительная красавица жена до сих пор была хороша собой. Может быть, она несколько пренебрегала домом ради светской жизни, каждые три месяца она меняла прислугу, и обед генералу иной раз подавали не вовремя. Генерал, который высоко ценил хорошую еду, в этом отношении затаил некоторую досаду против жены и втайне винил ее за плохое пищеварение, которым иногда страдал.

И все же мучившая его заноза сидела не здесь.

Нет, с генералом Лёвенхъельмом в последнее время стали происходить странные вещи — он вдруг с удивлением замечал, что тревожится о своей бессмертной душе.

Разве у него были для этого причины?

Он был человек нравственный, верный своему

королю, своей супруге и друзьям, — образец для подражания. И все же случались минуты, когда ему казалось, что не в морали сокровенная суть мира. Он глядел на себя в зеркало, рассматривал ордена на своей груди и, вздыхая, думал: «Суета! Суета! Все это суета сует!»

Последняя странная встреча в Фоссуме заставила его подвести жизненные итоги.

Молодой Лоренс Лёвенхъельм притягивал к себе мечты и фантазии, как цветы влекут к себе пчел и летних пташек. Он старался освободиться от них, он бежал от них, но они следовали за ним. Он испугался феи из семейной легенды и не захотел последовать за ней в сердце горы, он решительно отверг дар ясновидения.

Пожилой Лоренс Лёвенхъельм стал желать, чтобы хотя бы самая скромная греза встала на его пути, чтобы хотя бы серенькая сумеречная моль посетила его прежде, чем настанет ночь. Он поймал себя на том, что жаждет дара ясновидения, как жаждет про зреть слепой.

Может ли череда побед во многих странах за много лет в итоге оказаться поражением? Генерал Лёвенхъельм исполнил все желания лейтенанта Лёвенхъельма, с лихвой удовлетворил его честолюбие — можно сказать, он покорил для него мир. А в результате величавый, умудренный житейским опытом пожилой человек теперь серьезно, и даже с горечью вопрошал наивного юнца: «Что я от этого выиграл?»

Где-то вышла какая-то осечка.

Когда тетка рассказала генералу о дне рождения пробста и предложила поехать с ней на празднество в Берлевог, он принял это приглашение совсем не так, как обычно принимал приглашения на обеды.

Он решил в этот вечер свести счеты с молодым Лоренсом Лёвенхъельмом, который чувствовал себя таким жалким и униженным в доме пробста и в конце концов отряхнул прах этого дома со своих офицерских сапог. Генерал хотел раз и навсегда доказать юнцу, что в свое время сделал правильный выбор. Низкие потолки, вяленая треска и стакан воды у его прибора — все это непреложно и убедительно докажет ему, что в таком окружении Лоренс Лёвенхъельм просто-напросто загубил бы свою жизнь.

Мысли генерала, проносившиеся через многие годы и страны, на мгновение остановились на одной из триумфальных минут его жизни. В Париже он однажды выиграл concours hippique [11] и высокопоставленные кавалерийские офицеры, в том числе князья и герцоги, устроили в его честь обед. Обед был дан в одном из самых модных ресторанов города. За столом напротив победителя сидела дама, прославленная красавица, за которой он давно ухаживал. Она подняла над бокалом шампанского свой бархатный взгляд и без слов обещала осчастливить своего обожателя. Лёвенхъельм вспоминал теперь, что, отвечая на взгляд дамы, он на секунду увидел перед собой лицо Мартины — и отринул его.

11

Concours hippique (фр.) — конное состязание.

Прислушиваясь к звону бубенцов, генерал вдруг улыбнулся при мысли о том, как вечером он будет направлять беседу за столом, за которым когда-то молча сидел молодой Лоренс.

Сыпал густой снег, под ним тотчас исчезал след санных полозьев. Генерал

Лёвенхъельм неподвижно восседал в санях рядом со своей старой теткой, уткнув подбородок в меховой воротник.

10

Пир Бабетты

Когда рыжеволосый дух — сподручник Бабетты — распахнул дверь в столовую и гости из Фоссума медленно переступили через порог, старые Братья и Сестры разжали соединенные руки и умолкли. Но это было благое молчание, потому что в душе они продолжали держать друг друга за руки и петь.

Бабетта расставила посреди стола несколько свечей, и крохотное пламя, освещая черные костюмы и платья и единственный ярко-красный мундир, отражалось в просветленных, чуть увлажненных глазах.

Генерал Лёвенхъельм увидел лицо Мартины при свете свечей, как тридцать лет назад, когда они расстались. Какие следы оставили на этом лице тридцать лет, прожитых в тихом Берлевоге? В золотых волосах теперь кое-где мелькало серебро, чистый, как лепесток цветка, лоб приобрел со временем оттенок алебастра. Но каким ясным и благородным был этот лоб, как спокойно и доверчиво смотрели глаза, а губы были такими нежными и чистыми, словно с них ни разу не сорвалось необдуманного слова.

Когда все расселись вокруг стола, старший из прихожан прочитал застольную молитву, сочиненную самим пробстом:

Пусть мой хлеб мое насытит тело,Тело пусть слугой души пребудет,А душа пусть славе Бога служит.

Гости, склонившие седые головы над молитвенно сложенными руками, при слове «хлеб» вспомнили, что обещали ни словом не касаться этой темы, и в сердце своем возобновили обещание: ни единой мысли не посвятят они пище. Они сели за стол вкусить от трапезы, как то было в Кане Галилейской. И разве Святой дух не пожелал явить себя там с той же полнотой, как в других местах, — мало того, явить себя в самом вине?

Помощник Бабетты наполнил маленькие стаканчики, стоявшие перед каждым.

Гости торжественно поднесли их к губам, точно подтверждая свою клятву.

Генерал Лёвенхъельм, питавший некоторые сомнения насчет вина, которое подают в этом доме, осторожно пригубил из своего стакана. И вздрогнул — он поднес стакан сначала к носу, потом к глазам, потом поставил его на стол в смятении и растерянности.

«Не может быть! — подумал он. — Amontillado! [12] И притом лучшее amontillado, какое я когда-либо пивал!»

12

Амонтильядо — вид полусладкого хереса, который принято подавать к черепаховому и некоторым рыбным супам.

Чтобы увериться, что чувства его не обманывают, генерал после минутного раздумья осторожно попробовал ложку супа, попробовал вторую и отложил ложку.

«Не может быть! — подумал он. — Настоящий черепаховый суп — и какой черепаховый суп!».

Охваченный необъяснимой паникой, генерал осушил свой стакан.

Обычно в Берлевоге за едой говорили мало, но в этот вечер языки у всех почему-то развязались. Один из старших прихожан поведал о том, как познакомился с пробстом. Другой пересказал проповедь, которая шестьдесят лет назад привела его к обращению. Старая женщина — ей первой Мартина доверила свою тревогу — напомнила друзьям о том, что во всех испытаниях Братья и Сестры во Христе готовы были делить между собой бремя, выпавшее на долю любого из них.