Пир Бабетты

Бликсен Карен

— Что я могу сказать, сударыни, — произнесла Бабетта с большим достоинством. — Обед на двенадцать персон в «Cafe Anglais» стоил десять тысяч франков.

Сестры по-прежнему не находили слов. Объяснение Бабетты было им совершенно непонятно, но в этот вечер произошло много такого, что так или иначе не поддавалось привычному объяснению.

Мартине вспомнилось, что однажды рассказал друг ее отца, побывавший миссионером в Африке.

Он спас жизнь любимой жены старого негритянского короля, и король, чтобы выразить свою благодарность, пригласил миссионера на праздничное пиршество. И только много позже от своего слуги-туземца миссионер узнал, что блюдо, которым он с таким удовольствием лакомился, было приготовлено в честь великого христианского лекаря из мяса одного из маленьких упитанных королевских внучат.

Мартина содрогнулась.

Но сердце Филиппы растаяло. Стало быть, незабываемый вечер будет увенчан незабываемым доказательством человеческой верности и самопожертвования.

— Дорогая Бабетта! — мягко сказала она. — Ты, право же, не должна была отдавать все, что у тебя было, ради нас.

Бабетта посмотрела на свою хозяйку глубоким взглядом, странным взглядом — не было ли в нем капли сострадания, а может, и презрения?

— Ради вас? — сказала она. — Нет, ради себя самой.

Она поднялась с деревянной колоды и стояла теперь перед обеими сестрами. Она словно сделалась вдруг крупнее и выше ростом, и когда заговорила, слова ее оказались под стать ее облику.

— Я великий художник! — сказала она.

И помолчав, повторила:

— Я великий художник, сударыни.

В кухне воцарилось долгое-долгое молчание.

Наконец Мартина сказала:

— Значит, теперь ты всю жизнь будешь бедной, Бабетта?

— Бедной? — переспросила Бабетта.

Она улыбнулась каким-то своим мыслям.

— Нет, я никогда не буду бедной! Я ведь сказала вам — я великий художник. А великий художник никогда не бывает беден, сударыни! Мы получили в удел то, о чем вы, прочие, не имеете понятия.

Старшая сестра в растерянности и смятении еще только пыталась проникнуть в смысл того, что сказала Бабетта, но в сердце Филиппы зазвучали вдруг глубокие, преданные забвению струны. Ведь она когда-то однажды, давным-давно слышала о «Cafe Anglais». Ведь она когда-то однажды, давным-давно слышала имена из трагического перечня Бабетты.

Она встала и шагнула к своей служанке.

Это был долгий-долгий шаг — из одного мира в другой.

— Но ведь все

эти люди, которых ты назвала, — заговорила Филиппа, — все эти парижские князья и другие важные господа, Бабетта… Ты же сама боролась против них… Ты же была коммунаркой, Бабетта! Генерал, которого ты упомянула, приказал расстрелять твоего мужа и сына! Как же ты можешь о них сожалеть?

Темные глаза Бабетты встретились с взглядом Филиппы.

— Да, — сказала она, — я была коммунаркой! Хвала Господу и Пресвятой Деве, я была коммунаркой! А люди, которых я назвала, сударыни, были жестоки и безжалостны. По их вине народ Парижа голодал, они притесняли бедняков, они чинили несправедливости. Хвала Господу и Пресвятой Деве! Я стояла на баррикаде! Я заряжала ружья для своих мужчин! Мои руки были черны от пороха, мои башмаки промокли от крови, по которой я ступала. И все же, сударыни, я не вернусь в Париж, потому что там больше нет этих людей.

Она снова застыла, погрузившись в свои мысли.

— Понимаете, сударыни, — наконец сказала она. — Эти люди принадлежали мне, они были моими. Вы, mes petites dames, не сможете ни вообразить, ни поверить, сколько денег было затрачено на их воспитание и образование, но потому-то они и умели оценить мое великое искусство. Я могла сделать их счастливыми. Когда я отдавала им лучшее, на что была способна, я была в силах дать им полноту счастья.

Она помолчала.

— То же самое чувствовал месье Папен, — наконец сказала она.

— Месье Папен? — переспросила Филиппа.

— Да, ваш месье Папен, бедная моя фрёкен! — подтвердила Бабетта. — Он сам мне это рассказывал. Как мучительно, как невыносимо для художника, говорил он, когда его толкают к тому, чтобы он творил не в полную меру своего таланта, и славят его за это. По всему миру, говорил он, разносится вопль, рвущийся из сердца художников: «Дайте нам творить в полную меру нашего таланта!»

Филиппа подошла к Бабетте и обняла ее. Ей показалось, что она прижала к себе мраморную статую, — сама Филиппа дрожала с головы до ног.

Она не сразу смогла заговорить.

И только после долгого молчания, прильнув щекой к щеке Бабетты, прошептала:

— Но ведь это не конец, Бабетта! Я чувствую — это не конец! В Раю ты будешь великим художником, как то было замыслено Господом Богом! О! — добавила она, заливаясь слезами: — О! Какое блаженство доставишь ты ангелам!