Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII
Шрифт:
— Вечером встретимся около кино, а? Там в темной ложе я тебя укачаю как ребенка, моя цыпочка!
Грета стоит, в изнеможении опустив руки. Она в отчаянии и не сопротивляется. Задняя дверь с треском распахивается и оттуда в ярости вылетает супруга хозяина с ручкой и бумагами в руках. Фрау Шульц в бешенстве:
— Ага, Фриц, наконец-то я тебя поймала, негодяй! Не отпирайся! Я все видела в щель! А ты — потаскуха, при такой безработице мы подобрали тебя с улицы, дали кусок хлеба, и вот твоя благодарность!
Она дает Грете несколько пощечин. Бежит в заднюю
— Вон, потаскуха! Одевайся! Фриц, дай ей деньги — двадцать марок и шестьдесят пфеннигов. Говорю: одевайся живей, ну! Фриц, да отвернись же! Девка, вон на улицу!
Сквозь стеклянную дверь видна фигура Кепельдудкера.
Угол центральных деловых улиц. Капельдудкер и Сергей.
— Да, это наш обычный ресторан, но мне уже нельзя туда входить. Я себе еврей, что поделаешь? Такая теперь мода! Моя семья арестована. Куда посадили? Не знаю, какая разница! Я купил себе паспорт из Лихтенштейна, но куда мне ехать, если жена и дети здесь? Зачем еврею какой-то Лихтенштейн, если он должен жить и умереть в Германии? Что, я вас спрашиваю?
— Я разузнаю кое-что о судьбе вашей семьи, герр Капельдудкер. Ждите новостей, хотя, может быть, пока не совсем благоприятных.
— Как вы можете узнать?
— Могу, а как — это мое дело!
— Не боитесь?
— Нет.
— Хе, я всегда считал, что деньги могут купить на свете все. И вот вижу — нет, деньги не могут купить арийскую кровь. В мире хозяин — сила, герр Люкс!
— Неверно! В мире хозяин — правда, герр Капельдудкер. Но за правду нужно бороться. Нет на свете сильнее человека, который верит в правду и борется за нее.
— А я не верю… Где же здесь правда сильнее, чем это?
Мимо с тяжелым топотом кованых сапог проходит рота рослых эсэсовцев.
— А насчет вашей графини… Хе, у нее теперь наша еврейская жизнь!
Сумрак. Улица. Опустошенное отчаянием лицо Греты. «Одна… Что делать? На кого опереться? У меня ничего не осталось, кроме ненависти и одиночества».
Сумрак сгущается больше и больше. Мимо проходят темные тени. Потом наступает полный мрак.
Комнатка матушки Луизы. Вечер. Луиза хлопочет у плиты. Входит Грета и устало опускается на стул. Кладет локти на стол, подпирает руками голову. Молчание.
— Нет?
— Нет.
— Ты обошла все адреса по объявлениям?
— Все.
— Была на бирже труда?
— Да.
— Ничего?
— Ничего.
Молчание. Луиза вздыхает, затем поворачивается к Грете:
— Слушай, девочка, по рекомендации твоей тетушки я года три тому назад работала на кухне в столовой для обедневших господ, всяких там графов и князей. Моцартштрассе, 16. Сходи туда. Столовая содержится на пожертвования богатых господ. Предъявишь паспорт, что ты графиня, и получишь карточку.
— Позор! Чтобы Равенбург-Равенау…
— Знатные господа тоже хотят кушать, а фамилий там на карточке не ставят. Будешь получать завтрак, обед и ужин. Спроси о работе. Может, устроишься… Купишь себе
Узкий проход от входной двери к вешалке. Входят старики и старушки, все одеты старомодно, у женщин на лицах вуаль, у мужчин воротники подняты, головы втянуты в плечи, лица опущены книзу. Кокетливо, но старомодно одетая старушка сидит за столиком и проверяет личные карточки входящих. Входит Грета. На лице у нее вуаль.
— Здравствуйте, моя дама. Вот мой паспорт. Я прошу о выдаче карточки.
Старушка проверяет паспорт, приветливо улыбается и качает головой.
— Очень сожалею, графиня, но с этого года мы даем карточки только пожилым и детям. Времена теперь тяжелые, пожертвований стало меньше, цены растут, а число обращающихся за помощью все увеличивается.
Она доверительно шепчет:
— Во всем этом виноват Гитлер. У князя цу Левенштейн прабабка по материнской линии оказалась еврейкой. Его разорили, расхватали имущество по кускам. Вот старый герр ходит теперь к нам. И потом эти русские. Такие нахалы!
— Может быть, можно устроиться у вас на работу?
— Что вы, графиня! Мы даем работу только очень важным особам, но какой с них толк! Только одни расходы! Князь цу Левенштейн работает у нас посудомоем, так что же вы думаете? За месяц он разбил восемнадцать тарелок, шесть рюмок и одно блюдо, а русский великий князь Владимир не хочет чистить овощи прежде, чем ему не поднесут стакан водки! Раньше требовал обязательно импортную из Москвы, перекрестит ее от большевистской заразы и пьет, а сейчас смирился, поник и соглашается на наш шнапс!
Шум уличного движения. Гудки. Сергей, Ганс и Альдона едут через городской парк на верхнем этаже автобуса. Мимо проплывают красные и желтые верхушки деревьев. Золотая осень в Берлине. Пассажиры в легких пальто.
Альдона:
— Пора, Сергей. Нельзя дальше мучить девушку.
— Знаешь, Альдона, что такое разведка? Это школа терпения! Грету мучит жизнь, а я слежу за накалом ее протеста и отчаяния. Я жду. Работать по другим линиям мне опаснее, но проще. Я покупаю — они продают. Здесь пока нужно ждать. В Грету нами вложено время, усилия и немного денег. В намеченной большой комбинации она незаменима, и я не имею права на ее отказ. Момент вербовки надо тщательно рассчитать — это не объяснение в любви, а закономерное завершение внутреннего процесса. Ты знаешь, какова судьба недоношенных детей?
— Они рождаются хилыми или мертвыми.
— То-то!
Осенний голый и черный парк. Дождь. Унылая полутьма. Степан и Иштван идут рядом, прикрывая от прохожих лица зонтами.
Иштван:
— В последние дни Сергей не сводит с Греты глаз. Просит разрешения на вербовку и последующее. Через месяц, Степан, у нас будет еще одна перспективная линия. Я имею в виду комбинацию с полковником.
— Разрешение даю, деньги будут. Действуйте. Ты уверен в успехе?
— Ты старый разведчик. Вербовка чуждого нам человека для использования в наших целях — это не покупка часов с гарантией.