Пир плоти
Шрифт:
— Как это? — спросил Джонсон. — Мы не можем бросить его!
Она покачала головой:
— Я разговаривала сегодня с родителями Билрота. Они настойчиво советуют нам прекратить расследование.
— Но почему?
Айзенменгер уже начал догадываться почему, но предоставил слово Елене.
— Все, что нам удалось, — это опять поднять шум вокруг все тех же вопросов, а результатов никаких. Билрот по-прежнему считается замешанным в убийстве, нам не удалось найти ни одного факта, свидетельствующего об обратном. Его родители уже по горло сыты всем этим. Они хотят спокойно дожить остаток дней и просят оставить все на своих местах.
—
— А если нам действительно удастся откопать что-нибудь, тогда что? — спросил Айзенменгер. — Наверняка Уортон не сдастся без боя, а уж она-то умеет поднять шум.
— Но если у нас будут доказательства…
— Какие? Винтовка в руках со следами пороха или окровавленная одежда? Вы верите, что можно найти действительно неопровержимые улики?
Джонсон повернулся к Елене:
— Неужели вы в самом деле готовы сдаться?
Чувствовалось, что говорить Елене нелегко. Она произнесла, уперев взгляд в скатерть:
— Перед тем как я встретилась с Билротами, у меня побывали родители Никки Экснер. Они тоже хотят прекратить расследование, считая, что имя их дочери и так уже достаточно потрепали.
Джонсон упрямо набычился, но он видел, что поднять боевой дух Елены ему не удастся, а потому промолчал.
Официантка опять закружила вокруг их столика. Зал наполнила музыка Бетховена, на которую никто не обращал внимания.
— Итак, — допивая остатки остывшего кофе, подвел черту Джонсон, — на этом все? Закрываем лавочку?
— Я не вижу, что еще мы можем сделать, Боб. Я долго размышляла над этим, но мне ничего не приходит в голову.
— Но мы не можем позволить Беверли снова выйти сухой из воды!
Когда ни Елена, ни Айзенменгер не откликнулись на его призыв, Джонсона охватило отчаяние, которое едва не заставило его рассказать им о том, что произошло с Салли, какую цену он заплатил за это расследование. Схватив Айзенменгера за руку, он произнес:
— Ну пожалуйста!
Айзенменгер хотя и не понимал, почему это дело так важно для Джонсона, но видел, как тот взволнован, и вспомнил, что этот человек сделал для него в прошлом.
— Ну хорошо, — сдался он. — Если вы можете предложить что-то конкретное, я готов попробовать еще раз.
Пустота в доме обвиняла его. Едва успев открыть входную дверь, Джонсон почувствовал, как дом бросает ему молчаливый упрек. Он прислушался к этой тишине, и из дальнего угла до его воспаленного слуха донесся тихий плач. Кое-как Джонсон успокоил себя, говоря, что у него просто разыгралось воображение, но вина от этого не стала менее реальной.
Салли он навестил в лечебнице еще утром. Жена смотрела на него широко раскрытыми глазами, которые обрамляла тонкая красная линия. Казалось, Салли была до смерти напугана тем, что снова угодила в ловушку, расставленную преследовавшими ее демонами. Должно было пройти несколько дней, прежде чем лекарства начнут оказывать свое действие, пока же оставалось полагаться исключительно на профессионализм психотерапевта. Палата, куда поместили жену Джонсона, была большой и светлой, а медперсонал внимателен и заботлив. У кровати стояла ваза с цветами, переданными друзьями Салли, на столике небольшой стопкой лежали присланные ей открытки.
Она была молчалива — настроение, знакомое Джонсону с самых первых лет их совместной жизни. Он провел у постели жены
И теперь, вернувшись в их дом, он не только винил себя за то, что затеянное им расследование довело жену до такого состояния, но и досадовал, что все его старания оказались напрасны. Он не мог смириться с тем, что ни его усилия, ни усилия Елены и Айзенменгера ни к чему не привели, что они вынуждены были капитулировать перед нерадивостью и нечестностью полиции, которая, будучи коррумпированной чуть ли не снизу доверху, сама попирала закон. Эта несправедливость разъедала сознание бывшего сержанта, словно кислота. Джонсон убеждал себя, что им движут лишь высшие соображения, стремление докопаться до истины, но в глубине души он понимал, что это не совсем так. Айзенменгер считал, что они с Еленой прежде всего хотят отомстить Беверли Уортон. Джонсона позиция доктора возмущала, и он ни за что не желал признавать это, однако в нем постепенно крепло подозрение, что он просто обманывает самого себя.
И вот теперь бывший сержант полиции Боб Джонсон стоял в гостиной, глядя сквозь окно на садик перед домом. Это был хороший район, и люди здесь жили в основном хорошие, они любили жизнь, были доброжелательны и неравнодушны к чужому горю. И он не был равнодушным. В том-то и беда — он слишком неравнодушно ко всему относился.
Чертов Айзенменгер! Почему ему непременно потребовалось высказывать вслух то, о чем правильнее было бы даже не думать?
Да, он хочет, чтобы Беверли Уортон потерпела крах. Ну и что? Почему высокие помыслы не могут сочетаться с небольшой долей личного удовлетворения? Почему он не имеет права радоваться ее неудаче?
И вовсе он не «использует» убийство этой Экснер в своих целях — по крайней мере, не больше, чем всякое расследование «использует» совершенное преступление. Доктора точно так же «используют» болезни, пожарные — пожары, адвокаты — нарушения закона. Что с того, если в ходе расследования он постарается добиться чего-то, нужного не только ему, но и всем тем, кого Беверли растоптала и уничтожила на своем пути к должности старшего инспектора?
Но как бы то ни было, а следовало признать, что дело его, судя по всему, безнадежно. Ни у него, ни тем более у Елены и Айзенменгера не было никаких полномочий продолжать расследование, да и как его продолжать — тоже неясно.
Джонсон глубоко вздохнул и отвернулся от окна, но все вокруг продолжало напоминать ему об отсутствии Салли. Находиться дома он был не в состоянии.
Пить ему не хотелось, и он решил наведаться в торговый центр — может быть, купить что-нибудь для Салли. Там он встретил Олпорта, который в разговоре вдруг вскользь упомянул о самоубийстве Гудпастчера.
Впервые за последние несколько недель Шлемм получал подлинное удовольствие от кофе с печеньем. Только что у него состоялся телефонный разговор с одним из членов совета Королевского колледжа, и хотя тот ничего не обещал декану медицинской школы, но прозрачно намекнул на то, что в колледже рассматривается кандидатура Шлемма на должность ректора. И теперь, вгрызаясь в песочный корж, декан довольно улыбнулся. Эта чертова шумиха вокруг злополучного происшествия в музее не сказалась, по крайней мере, на его собственной репутации.