Пир у золотого линя

Даутартас Владас Юозович

Ракушки прямо на глазах растаскивают вороны. Они до того наголодались, что уже не боятся людей и дерутся тут же возле нас.

Обнаружив рыбу, Юшка колеблется: то ли вынимать сеть, то ли снова расставить подо льдом. Сомнения его разрешает Пранайтис. Он тоже проверяет сеть и, склонившись, все время что-то вытаскивает. Юшка приглядывается повнимательней. Гляжу и я в сторону Пранайтиса. Дело ясное: рыбу достает. Охваченные любопытством, мы подходим поближе. Сеть Пранайтиса прямо бела от рыбы. У самого рыбака дрожат руки, глаза так и горят.

—

Прочь, прочь от меня! — заметив нас, выкрикивает Пранайтис.

Юшка пятится, а мне велит бегом бежать к отцу. Не чую, как влетаю в избу.

— Пранайтис прорву рыбы поймал, — задыхаясь, выговариваю я. Отец бледнеет, а мать так и прислоняется к печке. Сначала оба они ни слова не могут вымолвить. Я смотрю на них и не могу понять, отчего они так растерялись: то ли от зависти, то ли оттого, что заработок появился.

— Бери вторую сеть и беги к Юшке. Я тоже иду, — первым спохватывается отец.

Вскоре уже вся деревня хлопочет на льду. У кого только есть сети, расставляют их подо льдом. Рыбаки стараются опередить друг друга, выбрать место получше. Высматривая, что делают остальные, все, не переводя дыхания, колют лед.

Пранайтис никого и близко не подпускает. Делает круг, чтобы никто не видел, и увозит свой улов домой.

А река бормочет, вздыхает, расталкивает рыбу, несет рыбакам добычу.

IX

Рыба, как назло: показалась и снова исчезла. Через несколько дней мы с отцом проверили сети и ничего там не обнаружили. Не ловится больше и у Пранайтиса, и у остальных. Отец возвращается с реки злющий. Он еще не совсем здоров и, пожаловавшись на головную боль, укладывается в постель. Мать пугается, как бы он снова не слег, и не знает, за что и хвататься. Заваривает корни аира и подает отцу настойку.

— Не лезь ты ко мне со своим пойлом. Лучше отнеси завтра в город рыбу. Продашь — купи килограмм сала. Поедим навару — все окрепнем.

Отец правду говорит. Пустая похлебка надоела до чертиков. А главное — сил нет. Пока сидишь на месте — ничего, зато стоит только выйти на улицу, особенно в солнечный день, как кружится голова, а в глазах темнеет. Я уже не раз говорил матери, а тут и отец не выдержал. Только она, наша мама, не жалуется. Всегда молчит и даже вздыхает только украдкой, незаметно. Зато отощала она страшно. Лицо у нее вытянулось, скулы заострились, глаза стали блестеть.

— Что картошка — есть еще? — не выпив настойки, спрашивает отец.

— До тепла как-нибудь дотянем.

— А жмых?

— Кончился.

— Ничего. Весна не за горами.

Не за горами? Поди разбери этих рыбаков! Уже с середины зимы только и разговоров, что о весне, хотя в поле еще снега по пояс, мороз в бараний рог все гнет. Но рыбаки заметят, что с крыши каплет, что ель хвою роняет, что колея кривая выкладывается, а санный путь чернеет, что на реке полыньи появляются, — вот им уже и кажется: весна идет.

— Полно, что ты… Рано загадываешь, — не соглашается с отцом мама.

— Говорю —

значит, знаю. Мне много не надо. Вышел во двор и вижу: синичка с куста на куст перескакивает и тенькает весело. Значит, весну возвещает.

Мать в ответ на это только рукой машет. Отец же, словно в подтверждение своих речей, встает с постели и принимается строгать поплавки из коры. А я вяжу редель. Редель вязать куда легче, чем межеумок. Нить толстая, ячейки крупные, даже не заметишь, как сажень готова, за ней другая… А главное, сидеть не надо. Встал и иди задом через всю избу. Дошел до стенки — поворачивай обратно, потом все сначала.

— Хорошие деньги Пранайтис за рыбу возьмет, — обращается отец к матери.

— Уж кому-кому, а им пригодятся.

— Всем бы не помешало.

Мы молчим. Однако у отца прямо из головы нейдет удача Пранайтиса.

— Как ты думаешь, сколько он выручит?

Когда мать пожимает плечами, отец прибавляет:

— Рыба нынче дорогая.

Внезапно до нас доносится жуткий крик. Мы прислушиваемся. Кто-то зовет на помощь, словно тонет. Я выбегаю во двор. Из всех изб высыпали люди, все бегут во двор к Пранайтису. Кидаюсь туда и я. Проталкиваюсь через толпу и замираю от страха. Возле избы на снегу лежит с растрепанными волосами Пранайтене, а муж колотит ее обломками весла.

— Ой, ой, ой, люди! — протяжно выкрикивает Пранайтене. Жалобно скулят, перекрикивая ее, дети, — они кучей толпятся в сенях. Двое меньших остались в избе: влезли на подоконник, прижались чумазыми лицами к стеклу и глядят, как избивают мать, по-щенячьи взвизгивая.

Пранайтис взмахивает обломком весла, не оглядываясь, тяжело сопя. Когда несколько рыбаков пытаются навалиться на него, он отскакивает в сторону и хватает из сеней топор.

— А ну подходи, — рычит он, кривя рот.

Смельчаки отступают. Пранайтене с трудом приподнимается и на четвереньках ползет в сени.

— О господи, за что это он ее?

— Да вот продала рыбу, а денег не принесла. Говорит, не то потеряла, не то обокрали…

— Господи, такую-то выручку!

— Вот раззява!

— И не везет же людям.

Пранайтис, немного постояв на месте, швыряет топор, потом поворачивается и быстрым шагом уходит к реке. Несколько человек движутся вслед за ним. Пранайтис выходит на лед и, ускоряя шаг, идет прямо к полынье.

— Веревки несите, веревки! Утопится! — вскрикивает не своим голосом откуда-то появившийся Юшка.

Первым вдогонку Пранайтису кидается Костукас.

— Папа, папочка! — кричит он.

Рыбаки, схватив веревки, бегут за Пранайтисом. Бегу и я. По льду бежать трудно. Где снег — еще полбеды, а вот на голом льду скользишь и падаешь. Спотыкаются и Костукас и все остальные. Только Пранайтис идет прямой, все быстрее приближаясь к полынье. Еще несколько шагов, еще, и будет поздно… Однако в последний миг Пранайтис чуть сворачивает в сторону и по узкой тропке между двумя зияющими полыньями переходит на другой берег реки. Там он скрывается в лесу.