Пир у золотого линя
Шрифт:
— Поздний лещ свадьбу играет. Что, Юозас, будем брать?
Голос у Юшки дрожит. Отец — тот вовсе онемел. Не часто, ой, не часто доводится рыбаку на нерест напасть. Еще реже берет он нерестящую рыбу. Малейший стук весла, неосторожный заброс сети — и нет рыбы.
— Я невод спущу, а ты, Мотеюс, греби.
Уж на что тихо гребет отец, но Юшка еще тише. Мы беззвучно скользим по реке. Даже капля не скатывается в воду с поднятого весла. Отец, припав к борту лодки, так осторожно закидывает сеть, точно та из стекла. Сажень за
— Все, — облегченно вздыхает отец, когда круг замыкается. — Теперь стукни-ка, Мотеюс.
Юшка слегка ударяет веслами. Рыба мгновенно скрывается. Однако нам видно, как весело ныряют поплавки нашей сети. Лещ наш.
Отец выбирает сеть, а мы с Юшкой на глаз подсчитываем добычу. Золотистые, широкие, словно покрышка у садка, лещи ворочаются, разевая тупые рты.
— Тридцать, — первым провозглашаю я.
Мы торопимся домой, как шальные. Столько рыбы! Запускаем ее в садок, а чтобы не увидели, кому не надо, привязываем два тяжелых камня и топим. Сеть не оставляем на берегу, а вешаем дома под навесом. Спокойные и довольные входим мы к нам в избу.
— Давай-ка, мать, беги к Нохке, — весело говорит отец. Обернувшись ко мне, он добавляет: — Уж теперь-то, Йонас, будут тебе сапоги.
Нохке тут же прибегает к нам. Он не меньше нашего рад добыче. Правда, рыбу продавать опасно, но зато у других перекупщиков пустые корзины, и Нохке рассчитывает хорошо заработать.
— Ай, Юзап, спусти хоть сколько-нибудь, — сидя у нас за столом, на всякий случай рядится Нохке. — Прибыли не будет, одни неприятности. Полиции боюсь.
— Нет, Нохке, не спущу. Зато два килограмма накину сверх веса.
— Ай, всего два килограмма. Три, Юзап, давай три…
Когда торг закончен и оба довольны, разговор переходит на другое.
— Говорят, Нохке, будто в городе полиция в народ стреляла. Правда это?
Нохке не сразу отвечает. Он вертит головой, чмокает губами, потом медленно принимается рассказывать. Неспокойно, совсем неспокойно стало в городе. Первого мая рабочие с красными флагами вышли на улицы. Пели и шли по городу, но тут на них полиция и напала.
— Ай, ай, что творилось. Бах-бабах, — повсюду стреляли. А рабочие — камнями, камнями. Теперь в тюрьме много народу. Да что они сделают против оружия, что?
Юшка с Нохке долго рассуждают, какая власть лучше, какая хуже. Оба думают примерно одинаково, Нохке считает, что та власть хороша, при которой можно на хлеб заработать, а Юшка — при которой человеку жить, свободно дышать дают. Отец долго слушает их речи, а под конец говорит:
— Власть — она всегда власть. Ей лишь бы душить. На то она и власть…
XVIII
Запрет на ловлю тянется долго. Отец не заставляет меня работать, Пранайтис дает отдохнуть Костукасу. Мы теперь каждый день видимся.
Солнечным июньским утром мы отправляемся вниз по течению
— Сюда можно камешки складывать, — радуется мой друг.
Окрыленные удачей, мы уходим все дальше и дальше. Солнце греет, припекает даже. Вокруг зелено. Под водой стелются по течению зеленые косы водорослей. Берега поросли густой сочной травой, темной листвой оделись прибрежные деревья. Одна река светлеет, искрится, так и манит.
— Костукас, давай искупаемся!
Не успеваю я договорить, как он уже нагишом стоит рядом. До чего же наш Костукас тощий! Ключицы выдаются, даже кожа натянута, ребра пересчитать можно, а ноги — как сухие палочки.
— Быстрей! — торопит меня Костукас и с разбегу прыгает в чью-то лодку. Я скидываю одежду и тоже бегу туда, намереваясь нырнуть. Но тут Костукас наклоняется и, перегнувшись через борт лодки, начинает что-то разглядывать в реке. Я тоже смотрю туда.
В воде отражаются пуховые облачка, рассыпанные по синему небу. Тут же снуют, поблескивая чешуей, мелкие рыбешки.
— Рыбы в облаках, — шепчет Костукас.
Мы смотрим, боясь возмутить спокойствие реки. Потом я нечаянно подталкиваю ногой нашу лодку, и мелкие волны убегают далеко вперед. Облака в воде тоже идут морщинками, ломаются.
— Что ты наделал! — сердится Костукас.
Тут я кидаюсь в воду. Но Костукас догоняет меня и даже перегоняет.
— Айда на тот берег! — подбивает он меня.
— Не доплывешь, потонешь.
Костукас удаляется, и вот я вижу уже только его голову. Течение подхватывает его и сильно относит вниз. И все равно он выходит на другом берегу.
— Ау-у… у-у-у-у-у! — кричит он мне и машет руками, зовет.
Не дозвавшись меня, Костукас приплывает обратно.
— Вот смотри, что я нашел.
Я бегу к нему. Костукас держит, показывает мне новенькую красную ручку. Я так и замираю на месте. Вот это находка!
— Покажи! — я тянусь к ручке.
— На том берегу, у самого берега плавала. Говорил тебе, поплыли.
Как бы она мне пригодилась! Ведь моя, которая лежит в сундуке с книгами, совсем поломанная, вся в чернилах, безобразная. А эта — так и сияет. Но вот не я, а Костукас ее нашел. И все же я сжимаю ручку пальцами и начинаю водить ею по воздуху, словно пишу буквы.
— Очень даже хорошая, — говорю я.