Пир у золотого линя
Шрифт:
Потом он замолчал и задумался.
— Стадо ляжет, а я… Кто мне запретит? — сказал он и встал. Гитару он нежно прижимал к себе.
Я Вациса понимаю. Тоскливо ему будет одному. Невесело и мне. Кажется, деревня опустела. Но каждое воскресенье я стану ходить к Вацису, и мы будем продолжать нашу борьбу. От Вациса мои мысли перескакивают к отцу. В такую ночь партизаны устраивают диверсии. Они выносливы и не боятся никаких опасностей. Что им гроза, молния, гром?..
Гремит так близко, что кажется,
— Спи, сынок, спи, — успокаивает его мама.
Казюкас спит вместе с мамой. Он обхватывает ее за шею, прижимается к ней и довольно посапывает. Казюкас еще мало что соображает. А вообще он ничего парень… Я сплю в отцовской кровати. Она длинная, дубовая. Занимаю я только половину постели. Иногда мне снится отец. Будто он приходит и ложится рядом со мной. Иногда…
Показалось мне или в самом деле кто-то стукнул в окно? Я приподнимаю голову и прислушиваюсь. Наверное, дождь… Но нет, я явственно слышу… Осторожный, робкий стук.
— Мама!
— Слышу, слышу. Кто бы это мог быть?
Сердце у меня так и сжимается. Я же знаю, что именно в такие ночи партизаны навещают своих, приносят новые вести.
— Мама, надо открыть.
Мама встает, одевается. Я тоже.
— Где же мои шлепанцы? — дрожащим голосом спрашивает мама. — Свечу бы…
Внезапно меня охватывает желание признаться во всем: что свечи взял я, что мне они очень нужны, что сам отец и то не стал бы бранить за них.
— А может, это к лучшему, что огня нет? — словно сама с собой советуется мама.
Мы выходим в сени. Человек, стучавший в окно, уже держится за щеколду.
— Кто там? — спрашивает мама.
— Свой. Откройте, свой…
Я так и обмираю. За дверью стоит человек, голос которого мне совершенно не знаком.
— Прямо и не знаю, — упавшим голосом говорит мама.
— Не бойтесь. Я свой, из ваших…
Мама медлит. «Наверное, партизаны прислали», — мелькнула у меня мысль.
— Мама, а вдруг это от отца?
Кто этот человек, мы так и не узнаем ни в сенях, ни в избе.
— Закройте окно, — шепчет человек.
Мама торопливо завешивает окно. Я зажигаю лампу. Она едва тлеет. Керосина почти совсем нет. Фитиль коптит и потрескивает. Но и такой свет позволяет разглядеть незнакомца. Он весь насквозь промок. Шапка надвинута до бровей. С рваного пиджака течет вода. Человек снимает шапку и выжимает воду.
— Узнаешь? — спрашивает он меня. — Вспоминаешь? Рыбу дал, хлеба…
— Мама, это ему мы с Вацисом дали еды. Я же тебе говорил! — вскрикиваю я, узнавая ночного гостя.
— Вон оно что. Раздевайтесь, — спохватывается мама.
— Мне надо идти. Пока ночь, я должен добраться до Ламанкских лесов. Только дороги я не знаю, — говорит человек.
— По
— Завтра может быть поздно. Станут искать. Надо уходить немедленно.
По глазам видно, чего хочет человек. В избе воцаряется молчание. Только дождь хлещет за окном, только ветер завывает и гремит гром.
— Я покажу вам дорогу в Ламанку, — говорю я.
— Ой, нет, нет. Я сама, — не соглашается мама.
— Мама, я же все тайные тропки знаю. Даже лисица не тявкнет. Я же, мама…
— Я так и знал, что ваша семья поможет, — обрадованно заговорил человек. — Мои товарищи знали вашего мужа…
— У нас в деревне очень опасно. Каждый шаг на виду, оккупанты так и зыркают, — говорит мама.
«Каждый шаг! — думаю я. — Если бы только мама знала…»
Человек поспешно идет к двери. Я хватаю мешок в углу — от дождя.
— Счастливо, — слышу я мамины слова.
С первого же шага мы попадаем в дождь и темень. Я веду ночного гостя по таким тропинкам, которые почти никто не знает. Ветер и дождь шумят в кронах деревьев, заглушая наши шаги. Я ликую. Вот это вылазка! Что-то скажет Вацис, когда узнает?
Мы добираемся до того места, где мы с Вацисом устроили наше лесное убежище. Я не в силах промолчать.
— В этом лесу тоже есть безопасные места, — говорю я.
— И ты их знаешь? — спрашивает человек.
— Мы с другом устроили здесь тайное убежище.
— А на что оно вам?
— Это только про запас. Тут мы кое-что прячем.
— Что именно?
Я молчу.
— Понятно. Военная тайна.
— Военная. А вы кто будете?
— Я врач.
— Мне это все равно. Подпольщик или партизан?
— Если все благополучно обойдется, допустим, что партизан.
— Я так и думал. А оружие у вас есть?
— Нет.
Я слегка разочарован.
— Как же вы станете от фашистов защищаться?
Человек некоторое время молчит.
— Живым они меня не возьмут. У меня есть яд.
Нет, не таким представлял я себе партизана. Яд… Фашистов бить надо, а не яд глотать. Но как знать, а вдруг и яд иногда выручает. Меня так и подмывает заговорить об отце. А вдруг он что-нибудь знает?
— В этом лесу мы с отцом грибы собирали, — начинаю я.
Человек молчит. Мне немного обидно.
— Мой отец был знаменитый рыбак, — говорю я. — Председатель апилинкового Совета.
— Люди, которые посоветовали мне зайти к вам, много хорошего говорили о вашей семье.
«Конечно», — подумал я, и снова стало теплее на сердце.
Может, это и хорошо, что льет дождь. Мы уже вышли из нашего леса. Через два километра начнется Ламанкский бор. В ясную погоду на этой просеке еще можно было бы на кого-нибудь наткнуться, но в такую грозу все сидят по домам. Это вам на руку.