Пир
Шрифт:
Завершив с поварами, Властелин Мира обратил свой твердый взор на Ю.
– Принесенная тобой F-сладость, вызвавшая у меня t-раскаяние с ML-слезами, напомнила мне эпизод из моего детства, когда я объелся медом диких пчел. Когда я попробовал его, мне показалось, что буду есть это всю жизнь. Но на следующий день я уже не мог смотреть в сторону дупла с медом. Я плакал. Потому что мед этот был слишком сладок. Как и твое блюдо. Пославшие тебя хотят, чтобы я t-вернулся к n-мясу, отвергнув к-мясо. Но разве может обычная убогая куропатка сравниться с сочной мощью к-куропатки? Никогда. Однако твое блюдо было очень вкусно. Причина? Не в твоем С-art. И не
8
солёный (кит.)
Властелин Мира направил Жезл Силы на Хьянь Ю. Сфера Исполнения сомкнулась вокруг стройной фигуры повара. Молекулы его тела мгновенно распались на атомы, которые, перестроившись, слились в единый кристалл атомарной соли – твердый, как сталь, и прозрачный, как живородящее стекло.
– Теперь ты соответствуешь. – Властелин удовлетворенно отпустил Жезл Силы.
Хьянь Ю поставили в центре Главной Праздничной Кухни в назидание поварам.
Восходящее и заходящее солнце сверкало на его солёном лбу холодным светом, словно нож для нарезания Окорока Небесного Борова.
КОГДА ААБЕР, DANNO И ЕАНЬ УЗНАЛИ
О СУДЬБЕ ИХ ЧЕТВЕРТОГО S-РЕБЕНКА,
ОНИ СРАЗУ ЖЕ ВПАЛИ В ПРОДОЛЖИТЕЛЬНЫЙ
Валера Соплеух перечитал дважды обрывок последней фразы, перевернул бумагу. На обороте текста не было.
– Козлы сипатые, бля… – пробормотал Соплеух, скомкал лист, кинул в угол и негромко выпустил газы.
Свиная голова шипела, две струйки дыма тянулись из глазниц. По чердаку полз запах жженого мяса.
Соплеух допил водку, срезал ножом кусок полуспекшейся свиной щеки, обмакнул в банку с томатным соусом и отправил в рот.
Лошадиный Суп
Анне и Марии
Как началось? Просто, как и все неизбежное:
Тысяча девятьсот восьмидесятый год, июль, поезд Симферополь – Москва, 14.35, переполненный вагон-ресторан, пятна томатного соуса на перекрахмаленной скатерти, забытые кем-то спички «Львiв», сигаретный пепел, позвякивание бутылки «Нарзана» в металлическом кольце у окна, колеблющаяся занавеска, гиперболоиды густых солнечных лучей, Олино предплечье со следами облезающего загара, полинявший Володин батник, Виткино джинсовое платье с двумя вышитыми маковыми головками.
– Только, пожалуйста, ребятки, не рассиживайтесь, – зашелестел замусоленной книжкой официант, – у меня очередища до самой Москвы.
– А что у вас… – начал Володя, но лягушачьи губы официанта опередили:
– Салатов уже
– А пива нет?
– Есть! – тряхнул взмокшей челкой официант. – Два, три?
– Четыре, – расслабился Володя. – И всем по бифштексу.
– Мороженое есть? – надела черные очки Витка.
– Нет… – Официант чиркнул карандашом в книжке и вывернулся жирным тюленьим телом к сдерживающей очередь буфетчице. – Любань, еще одного!
– Может, не на-а-до? Ведь нам так ую-ю-тно! – пропела Оля, закуривая последнюю сигарету, но по проходу уже шел шоколадный от загара мужчина в белых брюках и голубой рубашке.
– Здравствуйте, – улыбнулся он всем троим сразу, садясь и быстро заглядывая в глаза.
Он был никакой, без возраста, с плешивой головой.
«Ветеринар», – обозначил его Володя, забирая сигарету у Оли.
«Дынин», – вспомнила Оля персонажа фильма «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен».
«Холостяцкий притырок на пути с курорта», – скривила красивые губы Витка.
Официант, бормоча что-то, вспомнил про него, повернулся, но плешивый протянул ему трёшку:
– Мне ничего, пожалуйста.
Официант взял деньги, непонимающе нахмурился:
– Ну, а…
– Ничего, ничего… – тряхнул незнакомец пальцами с обгрызенными ногтями. – Я просто посижу… немного.
– Ну, а… Попить? Пивка? «Псоу»? Коньячок «Арарат»…
– Ничего, ничего.
Официант молча уплыл на кухню.
«Ветеринар, но с припиздью, – покосился на незнакомца Володя. – Наверно, сибирский валенок. Зиму тихо горбатился, летом поехал на юга мошной трясти».
«От жены из купе сбежал. – Оля забрала сигарету у Володи, затянулась. – Дал бы лучше нам три рубля. Володька последнюю пятерку щас просадит, приедем, в доме шаром покати, предки в санатории, неделю жить еще, ужас…»
«Окрезел чувачок на юге, вот и мучается дурью. – Витка посмотрела в окно. – И почему у таких козлов всегда много денег?»
Поезд полз по знойной Украине.
– Что-то как-то в этом году совсем уж лето жаркое, – заговорил плешивый, норовя заглянуть троим в глаза. – Неужели и в столице нашей родины такая температурная катастрофа?
– Понятия не имеем, – ответила за всех Витка, брезгливо глянув на его ноги.
– Вы где отдыхали? – улыбался мелкими нечистыми зубами плешивый.
«В пизде!» – ответил про себя Володя, а вслух произнес:
– Знаете, мы перегрелись и спать хотим. А когда мы хотим спать, то мы всегда хотим есть и совсем не хотим разговаривать.
– Сиеста, значит? – заискивающе прищурился плешивый.
– Сиеста. – Володя погасил окурок, вспомнив так и не дочитанный им роман с аналогичным названием.
– А у меня наоборот, – пригнулся к столу незнакомец, словно обреченный к плахе. – Как только перегреюсь – сразу такая бодрость появляется, такая сила в теле, что вот, представьте себе, если бы сейчас вот здесь в полу вот этого самого вагона было вделано такое вот большое стальное кольцо, которое…
Вдруг он осекся на полуслове и оцепенел, словно укушенный змеей. Официант поставил на стол три тарелки с пережаренными кусками мяса, обрамленными заскорузлыми палочками картофеля «фри», перьями укропа, вялым зеленым горошком и тремя жареными яйцами. Яйца, правда, не были пережарены, не растеклись и выглядели довольно аппетитно. Из двух карманов нечистого белого халата официант выудил четыре бутылки холодного симферопольского пива, громко поставил, открыл и уплыл дальше.