Пир
Шрифт:
– Ну, у меня за эти годы разные состояния были, разные… – покачал головой Бурмистров. – Поначалу ел все, потом не мог мясо есть, выбрасывал, хлебал одну юшку, потом наоборот – стал мясо всухую есть, с хлебом. Потом вообще как-то плюнул и молотил все подряд, а под конец… это трудно объяснить.
Он задумался.
«Если он не врет – это в умат», – налил себе пива Володя.
«Он теперь должен жутко жрать хотеть все подряд. – Витка разглядывала Бурмистрова как диковинную рептилию. – Хотя он ведь ничего не заказал!
«Какой-то он… непонятный… – думала Оля, – словно не про себя говорит…»
– Знаете, когда меня на кухню перевели, – начал Бурмистров, глядя в окно, – я видел весь процесс приготовления пищи. Каждый день. Это начиналось рано утром. На тележке из морозильни привозили лошадиную тушу, клали на три сбитые колоды. И повар сразу звал Васю Два Топора Пара. Это был один зэк, он раньше работал мясником в Алма-Ате, но потом сел по-крупному. Здоровенный мужик с двумя топорами. Он приходил и начинал рубить мерзлую тушу, как капусту. И это было самым большим его удовольствием. Рубил художественно, от души. Потом он уходил, мы загружали мясо в котлы, варили, сыпали крупу. Варили долго, пока мясо от костей не отстанет. А потом… потом… простите, как вас зовут?
Он смотрел на Олю.
– Ольга, – спокойно ответила она.
– Ольга, я могу вас попросить об одном одолжении? Только вас.
– Смотря о каком.
Бурмистров вцепился руками в стол, словно готовясь опрокинуть его.
– Вы можете поесть для меня? Здесь. Сейчас.
– Как это – для вас?
– Ну, чтобы я посмотрел. Просто посмотрел.
Ольга переглянулась с Володей.
«Начался дурдом», – подумал Володя и решительно вздохнул.
– Знаете, мы вообще-то пришли сюда с конкретной…
– Я понимаю, понимаю, понимаю! – сморщился Бурмистров. – Я совсем не хочу вам мешать, но мне больше ничего не нужно, кроме как посмотреть, мне вообще больше ничего не нужно! У меня нет ни семьи, ни близких, а сейчас и друзей даже не осталось, нет ни кола, ни двора, но вот это, – он как-то по-собачьи показал губами на тарелку, – только это и осталось.
– Что – еда? – спросила Витка.
– Да нет, нет, нет! – затряс он головой. – Не еда! А чтобы видеть, как ест хороший человек. Видеть, как ест Ольга. Да. И вот, сразу, чтобы не было никаких вопросов… – Он достал портмоне, вытащил двадцатипятирублевку и положил на стол.
«Приехали! – Витка прикрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться. – Мама дорогая, ведь будем в Москве рассказывать – никто не поверит…»
«Он точно болен», – смотрела на синюю купюру Оля.
«Чушь какая», – усмехнулся Володя.
– Я пойду в купе, – встала Оля.
Бурмистров передернулся, как от электрического разряда.
– Ольга, умоляю, прошу вас, только не уходите!
– Спасибо, я уже сыта. – Ольга стала протискиваться между столом и Володей.
– Умоляю! Умоляю! –
С соседних столов обернулись.
– Погоди. – Володя взял ее за руку. – Это интересно.
– Очень! – фыркнула она.
– Поверьте, Ольга, мне этой минуты хватит на целый год! – забормотал Бурмистров, совсем приникая к столу и снизу заглядывая ей в глаза. – Вы… вы удивительно едите… просто божественно… это так, это так… вот здесь у меня… – он прижал руки к впалой груди, – здесь это… просто как волна, такая сильная, что… что и не вижу ничего…
Голос его задрожал.
«Жалкий. Но сумасшедший», – покосилась Оля.
Помолчали под перестук колес.
– Ну, а что? – заговорил Володя. – Что такого, что человек хочет посмотреть, как ты ешь?
– Я не люблю, когда в рот заглядывают. И вообще… – она посмотрела в окно, – не люблю помешанных.
– Ольга, я не псих, поверьте! – затряс руками Бурмистров. – Я совершенно нормальный советский человек.
– Оно и видно! – усмехнулась она.
– А может, я для вас поем? – Витка глянула на колеблющуюся от сквозняка двадцатирублевку.
– Вы… извините, как ваше имя?
– Вита.
– Вита… Виточка, понимаете, я испытываю это только с определенными людьми, вы только не обижайтесь!
– Я редко обижаюсь. На меня – чаще. – Вита поправила черные очки. – Оль, да съешь ты это мясо, доставь дяденьке удовольствие.
– Умоляю, Ольга, всего несколько минут! И такое счастье для меня! Это же… это… не знаю… – Голос Бурмистрова снова задрожал.
«Сейчас разревется еще, – брезгливо покосилась она на оглядывающихся пассажиров. – Надо же, подсадили его именно к нам, по закону подлости, нет чтоб вон к тем двум толстухам…»
– Хорошо, я доем. – Она села на свое место, не гладя на Бурмистрова. – Только деньги уберите.
– О, умоляю вас, Ольга! – прижал тот руки к груди. – Не обижайте меня. Я не ценю и не считаю денег, но я очень хочу, чтобы вы их взяли, именно вы, именно вы!
– Считайте, что она их взяла, – потянулся Володя к купюре, но Бурмистров предостерегающе накрыл бумажку ладонями, словно свечу от ветра.
– Нет, нет, нет! Я умоляю взять только Ольгу, одну только Ольгу! Взять от чистого сердца, взять просто… как обыкновенную… как это… как ничего!
– Возьми, Оль, – кивнула Витка. – Не расстраивай человека.
– Ольга, возьмите, умоляю!
– Возьми, возьми… – поморщился Володя.
Ольга, поколебавшись еще минуту, взяла деньги и убрала в карман своих брюк цвета морской волны.
– Спасибо, огромное вам спасибо! – затряс плешивой головой Бурмистров.
Ольга хмуро взяла вилку и нож и занесла их над мясом так, словно в тарелке лежал кусок железа.
Вагон сильно качнуло.
Ольга сглотнула, воткнула вилку в мясо и решительно отрезала.