Пираты Короля-Солнца(ч1-5,по главу19)
Шрифт:
– Что вам рассказать? – спросил Люк, – Я много путешествовал, лет с двенадцати, а то и раньше. Сначала по Италии, потом по всей Европе.
– Ваш отец тоже художник? – спросил Серж.
– Был, – поправил Люк, – Он умер три года назад. Отец был очень хорошим художником. Мне далеко до моего родителя. Но, кажется, все-таки период моего ученичества окончился, и я выбираюсь на самостоятельную дорогу. Раньше я больше копировал. И помогал отцу писать картины, делать витражи, гравюры, ксилографии.
– Так ваш родитель специалист широкого профиля, – заметил Серж.
– О да! – сказал
– А когда именно? – спросил вице-король.
– Еще при Генрихе IV. Когда Рубенс писал Марию Медичи для Люксембургского дворца.
– Как его звали? – спросил Серж.
– Отца? – переспросил Люк,- Бертран…Куртуа…Бертран Куртуа, сир.
– Куртуа – это фамилия или псевдоним? – опять спросил Серж.
– Молодой граф де Фуа полагает, что человек без ''де" перед фамилией недостоин общества Пиратов Короля-Солнца? – гордо спросил Люк.
– Нет. Ваш талант, Люк, уравнивает вас с нами, – сказал вице-король.
– И даже ставит выше нас,- заметил Гугенот.
– А спросил я вас вот почему…В нашей семье был такой – Бертран де Фуа. Но как раз в те времена, о которых вы говорите, он куда-то исчез – как в воду канул. Я интересовался этим загадочным Бертраном, но так ничего и не узнал.
Гугенот пристально посмотрел на Люка. Люк остался спокойным.
– А почему вас так интересует судьба Бертрана де Фуа? – спросил Люк.
– Потому что мой дядюшка, мазаринский прихвостень, подлейшим образом отнял у меня наследство. Бертран был старший, он мог заявить о своих правах. Если не он сам, то его дети. Правда, имея на руках мое заявление и деньги, дядюшка провел дело через всяких стряпчих, людей Мазарини, конечно, и тем кое-что перепало – и парламент утвердил его в правах. Но я не сдался. У меня есть толковый малый – адвокат Фрике, он начнет контр-процесс. После войны, разумеется.
– Я только не понял, зачем вы подписали заявление, которое требовал ваш алчный дядюшка?
– Я был пленник, точнее, мятежник, еще точнее, фрондер. А дядюшка – роялист, точнее, мазаринист. Это было время борьбы Конде с Мазарини. Мне угрожала смертная казнь. Правда, я надеялся, что заявление, подписанное под угрозой виселицы, сочтут недействительным, но парламентарии поступили так, как хотел кардинал. Там, кажется, и Фуке был замешан. Вот почему я хотел найти своих родственников. Уж лучше пусть им досталось бы наследство графов де Фуа, чем этому мародеру!
– Это точно! – закивал де Линьет, – У нас тоже зуб на вашего дядюшку. Господин де Фуа, моя сестра-близняшка – графиня де Фуа, представляете?
– То-то мне ваше лицо показалось знакомым, – заметил Серж, – Но у очаровательной графини нет усов, как у вас, виконт. Она, наверно, очень несчастна с таким монстром?
– Перестаньте! – сказал Оливье, – Я избавлю молодую графиню от мужа-монстра. Тогда и разберетесь со своими родственными связями. Серж, больше не пей агуардьенте. Разговор о генерале де Фуа заведет нас очень далеко. Мы допьемся до того, что последуют пьяные исповеди. Как магистр пьянки, я требую изменить тему. Пусть лучше Люк, господин Люк, если угодно, рассказывает о своем творчестве. Вы не умеете руководить подобной беседой,
– А о чем вы говорили, пока нас не было?
– О пиратах мы говорили, – сказал де Линьет.
– И очень мрачно острил Пиратский Король, – заметил Серж, – Но я с тобой согласен. Итак, господа Пираты, джин-тльмены удачи, задавайте вопросы господину Люку.
– Можно я? – спросил де Линьет, – Скажите, господин Люк, вы писали женщин… обнаженных? – добавил он, покраснев.
– Наивный вопрос! – сказал Люк, – Впервые обнаженную модель я писал в возрасте нашего барабанщика.
– Так рано? – удивился де Линьет, – И она была вашей любовницей?
– Да нет же, – искренне сказал Люк, – Я даже не испытывал к ней вожделение. Меня больше интересовали рефлексы, светотени… пластическая анатомия.
– Так выпьем же за рефлексы и светотени! – предложил Оливье, – И, конечно, за обнаженных женщин! Представляете, какие рефлексы и светотени у пылких магометанок!
– Не искушайте меня, – сказал Люк, – Говорят, Коран запрещает изображение людей вообще, а обнаженных женщин тем более.
– Не только Коран, господин Люк, а и святейшая инквизиция запрещает писать обнаженных женщин.
– И те и те, по-моему, варвары и не понимают красоту, – заметил свободный художник.
– Да он еретик, – сказал вице-король.
– Не надо так шутить, господин де Фуа. Я художник. Я уважаю вашу профессию, извольте уважать мою!
– Продолжайте – и не обижайтесь. Я пошутил. Тема беседы очень приятная.
– Еще я копировал картину великого Веччелио Тициана ''Любовь Земная и Небесная''. Вы видели эту картину? Я ее обожаю. Любовь Земная изображена в образе прекрасной обнаженной девушки, а Небесная – ее символизирует дама в платье Эпохи Возрождения. Но моделью служила одна и та же натурщица.
– Помню, помню! – сказал Шарль-Анри, – Я видел литографию по этой картине Тициана у герцогини де Шеврез.
– Литографию делал мой отец, он был знаком с герцогиней, – заметил Люк, – А я сам сохранил только маленькую копию знаменитой картины. И то не в цвете, а сангиной. Если интересно, могу потом показать.
– Это весь ваш опыт изображения обнаженной натуры?
– Нас не очень-то приветливо встретил Париж. Отец был очень гордый и ни за что не снижал цену за свои картины. А унижаться перед богатыми заказчиками отец не мог. Такой уж человек был Бертран Куртуа по прозвищу Маэстро. Ниша оказалась занятой пробивными бездарями. Если я буду продолжать на эту тему, я разревусь как девчонка. Барон де Невиль прав – пьяная исповедь никому не нужна. Я пропускаю годы нищеты и одиночества и перехожу к тому дню, когда мне удалось спихнуть один заказ богатенькому буржуа. На радостях я устроил себе пир, а потом решил нанять натурщицу. Но я был гордец и дикарь, и знать не знал, где мои собратья находят натурщиц. Дальше уже забавно. Я очень хорошо знал, где гуляют ''веселые девицы''. Чувствуя себя в состоянии купить любую из них, я, однако, искал модель помоложе и помиловидней. Возле Ратуши я приметил смазливенькую девчонку, весьма изящную, с длинными светлыми волосами.